Младшая сестра

Дискуссия о чадре

То, на что недавно решались только смелые женщины, становится повседневным явлением — на многочисленных женских собраниях десятки и сотни азербайджанок демонстративно сбрасывают с себя чадру.

Успехи советской власти в ее борьбе за раскрепощение женщин вызывают сопротивление реакционных кругов, и время от времени силы реакции активизируются. Никто, разумеется, не осмеливается теперь выступать в защиту чадры открыто, и борьба со стороны приверженцев старого принимает сложные, завуалированные формы. На митингах и на страницах газет возникают дискуссии и споры лишь о методах борьбы с чадрой. В этих дискуссиях, спорах активно участвует и азербайджанская учащаяся молодежь.

На собрании в техникуме, созванном городской комсомольской организацией, решил, на правах работника Наркомпроса, выступить Хабибулла. Вот где можно увеличить счет своих заслуг перед зарубежным центром! Здесь они, пожалуй, будут более серьезны, чем в спорах о таре и кеманче.

Хабибулла явился на дискуссию вместе с Фатьмой: пусть не говорят, что он, видный работник Наркомпроса, держит свою жену взаперти. Фатьма шествует за супругом по пятам, переваливаясь и неуклюже ковыляя в своих новых лакированных туфлях на непомерно высоких каблуках. Баджи так и подмывает крикнуть ей через весь зал: «Смотри, Фатьма, не свались!»

В ожидании начала собрания Хабибулла расхаживает по залу и коридорам техникума, вступает в беседы с учащимися, подает фамильярные реплики, щедро расточает комплименты. Всем своим видом, поведением он словно говорит: «Я, как сами видите, свой человек, ваш друг!»

Вот он беседует с Телли.

Да, он частенько встречается с ее отцом в одном милом доме, куда заходит вечерами на огонек. Да, он хорошо знал и ее покойного деда: ведь все они — ганджинцы.

— Всегда готов быть полезным дочери и внучке таких достойных людей, как ваш отец и дед! — галантно заявляет Хабибулла. — Ведь в том, что вы вкушаете в техникуме сладкий мед знаний, повинен и я! — витиевато добавляет он, намекая на стипендию.

— Я ваша должница, Хабибулла-бек… Требуйте! — игриво отвечает Телли.

— Придет время — потребую — полушутя, полусерьезно грозится Хабибулла.

Он увивается вокруг хорошенькой Телли, не обращая внимания на Фатьму, нетерпеливо переступающую с ноги на ногу в своих лакированных туфлях.

Телли в ответ любезно кивает головой, кокетливо улыбается — пусть Чингиз ее немножко приревнует!

Звонок возвещает начало собрания. Короткое, но пылкое вступительное слово говорит представитель городской организации комсомола. Затем следуют другие выступления — не очень умелые, не очень складные, но проникнутые верой в близкий завтрашний день, несущий женщине реальные равные права с мужчиной.

Вот на трибуне появляется Хабибулла.

— Пора освободить азербайджанку от цепей старых законов, пора снять с нее позорное рабское покрывало! — патетически возглашает он.

В ответ раздаются аплодисменты.

— И сделать это нужно революционным путем: запретить ношение чадры особым правительственным декретом! — восклицает он, потрясая кулачком. — Вот ведь запретило же правительство совершать самоистязания во время шахсей-вахсей! В Наркомпросе мы уже подготовили постановление, категорически запрещающее учительницам ношение чадры.

В разных концах зала снова раздаются аплодисменты: заманчива эта идея — издать правительственный декрет и сразу, одним ударом, навсегда покончить с ненавистной чадрой!

Баджи настораживается: в партии, в комсомоле считают, что декретирование и административные меры в таких вопросах — путь неправильный. По мнению партии и комсомола, единственно правильный путь борьбы против чадры — освобождение женщины от материальной зависимости от родных и от мужа, обеспечение ее работой, систематическое разъяснение неизбежного и законного отмирания обычая ношения чадры. Баджи это мнение представляется справедливым — история Ругя и многих других женщин из мешочной артели достаточно убедительна.

Защищать на дискуссии эту позицию ячейка поручила Гамиду и Халиме, Но Гамиду в райкоме комсомола дали срочное задание направиться в район, Халима же в день собрания неожиданно заболела и только успела сообщить, что на собрание явиться не сможет. Тогда вдруг вызвалась выступить Телли: она, хотя и не партийная и даже не комсомолка, однако она не видит особой трудности в том, чтобы сказать слово против чадры — в том духе, как этого хочет комсомол.

Но вот Телли сидит в конце зала, смешливо перешептывается с Чингизом и, видно, вовсе не следит за ходом собрания.

Баджи посылает ей записку:

«Хабибулла говорит вразрез с нашим мнением — учти это, когда будешь выступать».

Записка возвращается с ответом Телли на обороте:

«Я не знала, что участвовать в дискуссии будет Хабибулла-бек. Мне выступать против него неудобно: он мне устроил стипендию, к тому же он хороший знакомый моего отца».

В досаде смяв записку, Баджи оглядывает присутствующих: неужели никто не ответит Хабибулле — так, как следует? Видать, робеют сейчас те, кто на собрании ячейки так решительно выступал и голосовал против издания декрета.

Слушая, как Хабибулла продолжает развивать свою точку зрения, Баджи, не сдержавшись, восклицает с места:

— Неправильно вы говорите! Декретом снять чадру нельзя!

Взоры присутствующих обращаются к Баджи. На лице у Хабибуллы появляется снисходительная улыбка: вот, оказывается, кто его нежданная оппонентка!

— Нельзя? — иронически переспрашивает он. — В Турции уже два года как законом запрещены чадра и феска! А ведь там не советская власть!

Упомянув о Турции, оратор оживляется. Правда, Турция уже не та, какой она была еще лет десять назад, привлекая в ту пору его симпатию, — младотурки разбиты, власть в руках кемалистов, и тот, с кем так запросто беседовал он у южных ворот дворца ширван-шахов, не у дел, — но все же особой разницы нет.

— Если подобных успехов могли достичь принудительным путем в буржуазной Турции, скажите мне, молодые друзья, почему их нельзя достичь у нас? Что препятствует нам взять у Турции пример? — Хабибулла вызывающе оглядывает аудиторию, встречается с взглядом Баджи.

Проклятый Хабибулла! Все он знает, на все у него есть готовый ответ. Ведь это верно, что в Турции законом запрещены чадра и феска — она сама читала об этом в газете. И все же Турция… Баджи вспоминает Нури-пашу, кровавую полосу на щеке аскера, фонарь, на котором повесили старика.

— В Турции еще не то бывает! — восклицает Баджи. — Вы сами, наверно, хорошо помните. Но ведь мы не турки, а азербайджанцы!

В зале возникают сдержанный шум, движение, сочувственные возгласы. Хабибулла чувствует, что сделал промах: ему-то уж, во всяком случае, не следовало упоминать о турках.

— Если товарищ студентка считает, что я неправ, — пусть выйдет на трибуну и выскажется! — предлагает он. — На то у нас свобода слова. Перебивать же оратора, извините меня, некультурно.

Он говорит елейным, поучающим тоном. При этом он думает: «Пусть только выступит, выскочка!..»

Баджи умолкает: пожалуй, в самом деле некультурно перебивать.

Проклятый Хабибулла! Как ловко он вертит языком, как умеет заставить себя слушать! Людей сбивает с толку, хитрая лиса! Вот все сидят не протестуя и только перешептываются. Попробуй выступи против него!.. Эх, был бы сейчас здесь Гамид… Или если б она, Баджи, умела так хорошо выступать, как он… А приходится лишь спокойно сидеть на месте, слушать и отмалчиваться.

Но спокойно сидеть Баджи не удается.

И когда Хабибулла приводит еще один, с виду веский аргумент в пользу издания декрета и слова его покрываются аплодисментами, они отзываются в сердце Баджи острой тревогой: неужели из-за Телли, не желающей выступать, будет провалена точка зрения ячейки?

Нет, нет! Этого не должно быть!

И тут Баджи видит: в сторонке, за колонной, юноша из городской организации комсомола что-то лихорадочно записывает на листке бумаги. Лицо его озабоченно и нахмуренно. Баджи с облегчением вздыхает: он, конечно, готовится дать Хабибулле отпор! Но вдруг, неожиданно для себя, она сама решительно восклицает:

— Дайте мне слово!

Пробираясь к трибуне, Баджи сталкивается с Хабибуллой лицом к лицу. Он с притворной любезностью уступает ей дорогу.

«Ну, послушаем…» — читает она в его насмешливом взгляде, но смело проходит вперед.

Баджи говорит с трибуны:

— Советская власть не издавала декрета о принудительном снятии чадры, и все же сколько азербайджанок уже сбросили с себя чадру, и с каждым днем нас все больше и больше! Сколько работниц и крестьянок являются делегатками, выдвигаются на ответственные посты…

— И все-таки вас немного! — перебивает ее Хабибулла.

— Немного? — восклицает Баджи. — А что было лет семь-восемь назад, когда в Исмаилие, на каком-то съезде, одна-единственная азербайджанка посмела выступить с открытым лицом? Не помните? Я вам напомню: съезд на два дня закрылся, а кочи и хулиганы преследовали на улицах азербайджанок, появлявшихся без чадры. Помните, вы сами спасали от таких хулиганов одну девушку по имени Ляля-ханум?.. А сейчас мы выступаем с открытым лицом и никого не боимся. Кто сейчас посмеет меня тронуть?.. — Баджи откидывает голову и застывает в гордой позе.

Хабибулла сжимает кулачки. С каким наслаждением стащил бы он с трибуны эту обнаглевшую бывшую служанку его тестя и вышвырнул бы ее вон из зала! Увы, времена упомянутого ею «первого общекавказского съезда мусульман» действительно прошли! Приходится ограничиваться репликами с места, мешая Баджи говорить.

Мешать, путать!

И Хабибулла подает одну реплику за другой.

— Если товарищ Хабибулла-бек считает, что я неправа, пусть выйдет на трибуну и выскажется, — предлагает Баджи в ответ на эти реплики. — На то у нас свобода слова. Перебивать же оратора, извините меня, некультурно!

В зале оживление, смех: в словах, в жестах и интонациях Баджи все узнают Хабибуллу. Дар подражания, свойственный Баджи и являющийся предметом восхищения ее друзей, сейчас обретает действенную силу: в самом деле, хватит этому человечку перебивать их оратора — пусть Баджи договорит!

Хабибулла злится:

— Еще более некультурно да к тому политически постыдно для комсомолки отстаивать ношение чадры!

Баджи ошеломлена: это она-то за ненавистную чадру?

— Хабибулла-бек, вероятно, шутит! — парирует она. — И очень странно шутит!

Ее поддерживают женские голоса:

— Правильно!

С места подает голос Виктор Иванович.

— В этом вопросе, — говорит он, — следует проявлять большую чуткость: декрет может сыграть на руку реакционным элементам, дать им возможность окружить азербайджанку, насильственно лишенную привычной чадры, мученическим ореолом. На данном этапе нужно убеждать женщин, их мужей и братьев, а не приказывать всем им.

— А вы откуда так хорошо разбираетесь в психологии нашей женщины-мусульманки и наших масс? — иронически восклицает Хабибулла.

Не успевает Виктор Иванович ответить, как в дверях раздается громкий женский голос:

— Виктор Иванович совершенно прав! У нас в Узбекистане муллы и «бывшие люди» лицемерно жалеют женщин, сбросивших чадру, изображают женщину как жертву большевистских порядков, чтобы создать недовольство среди народа.