Младшая сестра

Абас, зять Баджи

Свадьбу решено было отпраздновать скромно: Нинель, удовлетворенная одержанной победой, не настаивала на шумном торжестве.

Не стремилась к этому и Баджи. Театр готовился к гастролям в Москве, и все мысли и заботы ее сосредоточились на предстоящей поездке.

Пригласить на свадьбу решили только ближайших родственников. Со стороны невесты будет ее дядя Юнус с семьей. А со стороны жениха — мать, сестры с мужьями и дед Шамси.

Осложнения вызвал вопрос о Хабибулле. Баджи не могла себе представить, что он окажется в ее доме, среди самых близких ей людей. Нинель молила мать не наносить Абасу такую нестерпимую обиду, тетя Мария поддерживала внучку.

Снова обратилась Баджи к Юнусу: хотя старшие братья и потеряли былую власть над сестрами, однако нелепо впадать в крайность и думать, что вообще не следует считаться с мнением старшего брата, особенно такого, как Юнус.

Поначалу Юнус готов был поддержать сестру: сидеть за одним столом с мусаватистом, будь он даже трижды бывший? Ни в коем случае! Но, поостыв и вспомнив недавний разговор о Хабибулле, махнул рукой:

— Уж будем, сестра, последовательны до конца: пригласить его придется — хотя бы только ради Абаса. Парню, правда, не повезло с родителем, но ведь тот все же его родной отец. Шайтан с ним, в конце концов, с этим Хабибуллой — пусть приходит!

И Баджи с болью в сердце уступила…

Нинель хотела видеть на своей свадьбе и Телли — ведь та так горячо способствовала ее браку. Баджи и в этом уступила: видно, пришла для нее пора — уступать.

А Телли, как ни странно, заартачилась: в последнее время она вдруг стала ревновать Мовсума Садыховича к Нинель и дулась на нее. Оснований к тому не было, просто Мовсум Садыхович был любезным мужчиной, и к тому же со средствами, и он не скупился на знаки внимания и маленькие подарки хорошенькой девушке.

Однако Телли недолго упрямилась. Ревность ревностью, но пропустить веселую свадьбу было бы слишком глупо…

Все приглашенные охотно явились — свадьба молодых сулит веселье. Осталась верна себе только Ана-ханум: обойдутся без нее! Что она потеряла на этой свадьбе, скажите пожалуйста?

Все, кто пришел, любовались невестой. Как прекрасно выглядела она в этот свадебный вечер! Она была в белом воздушном платье с золотым пояском, в изящных белых туфельках. Каштановые кудри падали на чуть угловатые девичьи плечи, счастливая улыбка не сходила с ее губ. Жених тоже радовал своих близких. В отлично сшитом черном костюме он казался возмужалым, серьезным, медали на груди довершали это впечатление.

Время от времени Баджи останавливала на молодом придирчивый взгляд. Получилась неплохая пара! И Баджи вспоминала черный день своей свадьбы с Теймуром и светлый день, когда она соединилась с Сашей, и ей хотелось верить, что счастье дочери будет долгим…

— Любуешься? — услышала она вдруг подле себя знакомы скрипучий голос Хабибуллы и вздрогнула.

— А что же еще делать матери? — уклончиво спросила она в ответ, не расположенная вступать с ним в разговор.

Но Хабибулла был настроен иначе.

— Я рад, что такая славная девушка, как твоя дочь, войдет в семью Ганджинских! — начал он.

— Мне думается, ваш сын уже давно вошел в нашу семью, — сказала Баджи. — И случилось это, на мой взгляд, в тот день, когда мальчик очутился вне семьи Ганджинских, а со своей матерью, моей двоюродной сестрой.

Хабибулла смекнул: говоря о «нашей» семье, Баджи, конечно, имела в виду не столько своих родственников, сколько семью «простых советских людей» — как теперь принято выражаться, — чуждую, по мнению Баджи, ему, Хабибулле-беку Ганджинскому.

— Так или иначе, теперь у нас с тобой общие задачи — сделать наших детей счастливыми! — произнес он торжественно. — Надеюсь, твоя дочь подарит моему Абасу сына, и род наш, род Ганджинских, продлится… — Чтоб позлить Баджи, Хабибулла добавил: — А с годами мало ли что может произойти? В жизни ведь все бывает!

— Не тешьте себя, Хабибулла-бек, пустой надеждой: то, о чем вы мечтаете, никогда не случится! — гневно сказала Баджи и отошла.

Но разговор на этом не кончился. За ужином, возбужденный вином, Хабибулла вконец разошелся:

— Ну, сватья, где же твоя хваленая классовая принципиальность? — зубоскалил он, склоняясь к уху Баджи. — Дочь твоя замужем за сыном бывшего мусаватиста, за внуком бывшего крупного ковроторговца!.. — он кивнул в сторону Шамси, который сосредоточенно расправлялся с куском курицы из свадебного плова.

Баджи не ответила. Подумать только: с давних пор сколько зла причинил ей этот заядлый мусаватист, и даже теперь, постаревший, ничтожный, жалкий, он старается побольнее укусить ее. Нет, нет — еще не все зубы выпали у волка.

Ах, как хотелось Баджи вышвырнуть это тощее тельце из своего дома — раз и навсегда! Но усилием воли она сдержала себя, боясь омрачить радость дочери. К тому же гостеприимство предписывает если не уважение, то хотя бы терпимость к нежеланному гостю. И этот добрый древний обычай пока никем не отменен.

Плохо, плохо вел себя отец жениха, а Фатьма, видя это и понимая чувства Баджи, делала все, чтоб рассеять сгущавшиеся тучи.

— Абас мой, к счастью, не в отца — не курит, не пьет, не играет в азартные игры, скромен с девушками, имеет уважение к старшим, — на все лады расхваливала она сына.

Баджи кивала: да, похоже, что так. Зять почтителен с ней, любезен, услужлив. А какую тещу не радуют такие добродетели зятя?

Ее тревожило иное. Уж пусть лучше Абас чадит папиросой, не страшно, если выпьет лишнюю рюмку или перекинется с друзьями в карты, или ласково улыбнется посторонней девушке, — на то он мужчина! Пусть даже иной раз огрызнется на тещу — она простит ему это. Только б не имел он сходных взглядов со своим папашей, только б не проникло в его душу влияние отца…

Спустя несколько дней после свадьбы, в присутствии Баджи и Нинель, зашел у отца с сыном разговор об опубликованной недавно в газетах ноте Советского Союза Турции. Как всегда, когда речь заходила о Турции, Хабибулла оживился:

— Не ценят в Советском Союзе, как благородно вела себя Турция во время войны, соблюдая нейтралитет! — воскликнул он, казалось, забыв, с какой тоской, с каким страстным нетерпением ждал он в ту пору дня, когда Турция нарушит нейтралитет и выступит на стороне Германии.

— Соблюдая нейтралитет? — Абас с сомнением покачал головой. — Да кто же не знает, что во время войны Турция помогала Германии сырьем, пропускала немецкие суда через Дарданеллы, давала приют фашистской агентуре! А в самые трудные для нас дни грозилась выступить против Советского Союза и этим заставляла нас оттягивать часть нашей армии к турецкой границе! Она, правда, не участвовала в военных действиях и проделывала все это под маской нейтралитета, но нейтралитет тот был дружественным фашистской Германии и враждебен — нам!.. У тебя, отец, в отношении Турции, как всегда, весьма ошибочные представления… — заключил Абас с чуть виноватой улыбкой.

— Ошибочные? — выкрикнул Хабибулла. — Ты забыл, что говоришь с отцом!

— Извини, если обидел, но в этом вопросе я остаюсь при своем мнении.

— Спасибо, если только в этом вопросе! Ведь ты теперь во всем заодно со своей маменькой и с ее друзьями. Вконец обабился!

— Прошу тебя, отец, оставь мою мать в покое! Она достаточно наслышалась от тебя подобных слов. И друзей ее оставь в покое.

Сказано это было так твердо и решительно, что Хабибулла сник.

— Вижу, что мне, старику, одно остается — умереть! — пробормотал он, печально опустив голову.

Нинель стало жаль его.

— Право, Хабибулла-бек, Абас не хотел вас обидеть. Он ведь только…

Хабибулла встрепенулся:

— А ты не суй нос в спор между мужчинами — не подобает это порядочной женщине!

Баджи, молча слушавшая весь разговор, едва не вспыхнула. Как смеет он повышать голос в ее доме, говорить с ее дочкой таким тоном! Надо бы проучить нахала!

Но Баджи снова сдержала гнев: ведь она дала себе слово избегать всего, что может внести рознь в семейную жизнь дочери. И ода не пожалела об этом, ибо сама Нинель не склонна была дать себя в обиду.

— Извините, Хабибулла-бек, если попрошу вас вспомнить, что вы говорили недавно по такому поводу в доме Телли-ханум, — с деланной кротостью произнесла Нинель.

— Не могу я помнить все, что говорил, а стенограмму своих высказываний я не веду!

— Позвольте вам напомнить… Вы спорили с Мовсумом Садыховичем, в спор вмешалась Ляля-ханум. И вы похвалили ее за ум: благодаря ее вмешательству воцарилось, как выразились вы, взаимопонимание. Так ведь?

Хабибулла выжидающе молчал: что еще скажет эта выскочка?

— А если так, — продолжала Нинель с хитринкой, — как вяжется это с выговором, который вы только что сделали мне?

Хабибулла пробурчал что-то невнятное. А Баджи готова была захлопать в ладоши: молодец Нинель!

Абас весело рассмеялся, обратив все в шутку:

— Как видишь, отец, моя Нинель оказалась не глупей твоей Ляля ханум: вот и среди нас тоже воцаряется взаимопонимание.

— Взаимопонимание!.. — язвительно передразнил Хабибулла.

Раз от раза споры между отцом и сыном становились горячей. Баджи прислушивалась к ним, никогда не вмешиваясь, но каждый раз мысленно одобряя позицию Абаса.

Она наблюдала за своим зятем настороженно, неотступно. Как он относится к Нинель? Как разговаривает с тетей Марией?

Казалось, она упорно ищет в нем пугающие ее черты, возможно унаследованные им от отца: они оправдали бы ее подозрительное и недружелюбное отношение к зятю.

Ее раздражала его мальчишеская манера ввертывать в речь немецкие словечки, вроде «гут», «найн», «цум тойфель», подхваченные им на фронте. Но она забывала о них, когда видела, как он сидит допоздна над книгой, наверстывая упущенное в войну.

В день свадьбы, сказав Хабибулле, что его сын давно вошел в ее семью, она бросила это только в ответ на колкости недруга, чтоб не остаться перед ним в долгу. Но вот сейчас она поняла, что в тех словах таилась еще не осознанная ею большая правда: Абас и в самом деле вошел в ее семью!

И Баджи проникалась к Абасу благодарностью и робким желанием ответить ему за это материнской лаской.