Младшая сестра

Вместе или врозь?

Осенью Юнус снова пришел в Крепость.

Шамси в этот раз не был столь покладист, как весной; долго пришлось его уламывать, прежде чем он позволил Баджи съездить на промыслы, в гости к брату.

— Не заночуй только, как в тот раз, а то домой не пущу! — буркнул он напоследок.

Когда Юнус и Баджи приехали на «Апшерон», там шел митинг.

Уже несколько месяцев волновал рабочих вопрос о присоединении промысловых районов к городу Баку. В присоединении этом рабочие и Бакинский комитет партии большевиков справедливо видели нечто большее, чем рядовое муниципальное мероприятие, — дело шло о вмешательстве промысловых рабочих и партии большевиков в городские дела, в тайное тайных буржуазного города.

«Мусават» и другие буржуазные партии, естественно, стояли против присоединения. Стремясь изолировать промысловые районы от города, они настаивали на создании земств, в которые вошли бы рабочие районы, и бросили на промыслы сотни своих агентов и агитаторов, рассчитывая найти поддержку среди азербайджанцев, особенно среди выходцев из окрестных селений.

Толпа рабочих, в большинстве азербайджанцев, обступила старую черную вышку, нижняя площадка которой служила сейчас своеобразной трибуной. Чуть выше и ниже, стоя и сидя на ступеньках лестницы, ведущей на вышку, расположились организаторы митинга и люди, собиравшиеся выступать.

Юнус и Баджи стали в задних рядах толпы. Баджи поднялась на цыпочки и с любопытством принялась наблюдать за людьми, облепившими вышку. Внезапно она схватила Юнуса за руку и, указав на площадку глазами, прошептала:

— Смотри, Юнус, смотри!

Юнус увидел Арама и Газанфара и понял: собираются выступать!..

Будучи членом районного комитета партии большевиков, Газанфар нередко посещал промыслы, чтобы сделать доклад, помочь разрешить тот или иной волнующий рабочих вопрос, подсказать на рабочем собрании правильную мысль, проверить работу ячейки, дать от имени комитета дальнейшие указания. Ни с одним из промыслов, однако, связь Газанфара не была столь тесной и дружественной, как с «Апшероном».

То ли это происходило потому, что Газанфар проработал на «Апшероне» четыре с лишним года в качестве помощника бурового мастера и был близок многим апшеронцам? То ли потому, что здесь работал его друг Арам, которого он частенько навещал, и невозможно было, просидев часок-другой за столом с Арамом и Розанной и выпив с полдюжины стаканов чаю, не коснуться дел ячейки «Апшерона», в которой Арам был не последний человек? То ли потому, что сам Газанфар жил поблизости и, часто встречаясь с рабочими-апшеронцами, любил перекинуться с ними словцом о жизни «Апшерона»?

Так или иначе, промысел этот для Газанфара был не только одним из многих в районе, которые Газанфару, работнику районного комитета, приходилось посещать, а, если можно так выразиться, «его», Газанфара, промыслом. И когда в комитете речь заходила об «Апшероне», мысли всех невольно обращались именно к Газанфару, а сам он, обычно такой покладистый и необидчивый, готовый выполнять любые поручения комитета, счел бы себя обойденным, если б делами, касающимися «Апшерона», поручили заняться кому-нибудь другому. Газанфар испытывал даже нечто вроде ревности, если отношения у кого-нибудь с «Апшероном» заходили, по его мнению, слишком далеко.

— Газанфар и Арам, надо думать, будут сейчас выступать, — объяснил Юнус сестре.

Но Баджи замотала головой:

— Нет!

Юнус не понял ее.

— Смотри на того, на другого, который сейчас говорит, — я его знаю! — пояснила Баджи.

Юнус устремил взгляд на выступающего. Незнакомый маленький человек в темных очках; коротенькие ручки болтаются, как у петрушки; подле него — два дюжих молодца с кинжалами у пояса.

«Странный человек!.. — усмехнулся про себя Юнус. — Откуда сестра его знает?»

— Это Хабибулла, он ходит к дяде! — продолжала Баджи. Она говорила взволнованным шепотом, точно поверяла Юнусу какую-то тайну.

— К дяде? — удивился Юнус. — Ты что-то путаешь!

Баджи ударила себя в грудь.

— Пусть я сдохну, если вру! Он для дяди ковры продает. Я сама ходила с ним, носила ковер Мусе Нагиеву. Это богач такой. Ни один человек в городе не имеет столько денег и домов, сколько имеет Муса. Муса с Хабибуллой за руку здоровался, хорошо заплатил ему за ковер.

Юнус понял, что Баджи не ошибается.

— Ладно… — протянул он в ответ.

Маленький человек в темных очках действительно был Хабибулла — с осени комитет «мусавата» стал поручать ему выступления на промыслах, на рабочих собраниях.

Посылая на промыслы своих агитаторов, комитет «мусавата» ставил перед ними задачу — завоевать симпатии и доверие рабочих-азербайджанцев. Сумели же найти дорогу к уму и сердцу рабочих большевики, — почему бы и им, мусаватистам, действуя тонко и хитро, в свою очередь, не добиться успехов?

Выступать здесь с мусаватских позиций Хабибулле было гораздо труднее, чем перед амбалами-одиночками, перед забитой городской беднотой. Среди рабочего люда Хабибулла ощущал неловкость, испытывал порой тайный страх, подобный тому, какой ощутил перед крестьянами после смерти отца. Он старался, однако, преодолеть малодушие, понимая, как важно для него завоевать популярность на рабочих собраниях и тем самым снискать одобрение верхов «мусавата».

— Пора, братья-азербайджанцы, подумать о наших сельчанах! — взывал теперь Хабибулла с площадки вышки. — Природа в этих краях бедная, плодородной земли мало. Сады и огороды орошаются только вручную из глубоких колодцев. В селениях нет ни дорог, ни почты, ни школ, ни больниц. Рабочих-неазербайджанцев судьба наших сельчан мало трогает, и они отказываются идти им на помощь. Это, впрочем, понятно: всякая нация заботится о себе. Но вот, оказывается, некоторые рабочие-азербайджанцы действуют заодно с этими чужаками. Братья-азербайджанцы, помните, наши сельчане протягивают к вам свои руки, моля вас не присоединяться к городу, не оставлять их на произвол судьбы!

Говорил Хабибулла, по обыкновению, долго.

Он не успел окончить, как его место занял Газанфар. Рядом с тщедушной фигуркой Хабибуллы его мужественная, высокая фигура казалась точно высеченной из камня. Газанфар оглядел знакомые лица, улыбнулся и начал:

— Есть у наших сельчан умная пословица: веревка хороша длинная, а речь — короткая! Плохо, видно, знаком с сельчанами господин мусаватист, выступавший только что перед нами и делавший вид, что заботится о сельчанах!..

По толпе прошел одобрительный шепот.

— Господин мусаватист, — продолжал Газанфар, — заботится не о сельчанах — до них и до их нужд ему нет дела! Заботится он о себе и о людях, которыми сюда послан. Не хотят господа мусаватисты и те, кто с ними заодно, чтобы мы, рабочие промыслов, вмешались в городские дела, опасаются, что не все у них там ладно на наш рабочий вкус. А мы, рабочие бакинских промыслов, думаем по-иному: мы думаем, что вмешаться в городские дела и многое там, в этих делах, перетрясти нам необходимо — пришла пора!

Шепот стал громче, с мест послышались возгласы.

— Что до крестьян, — продолжал Газанфар, — то мы, рабочие, их в обиду не дадим, как, впрочем, никогда не давали. Ну, посудите сами: кто вершит делами партии «мусават»? Наряду с нефтепромышленниками — беки и ханы, землевладельцы. У них есть причины враждовать с крестьянами — из-за земли. А кто такие люди нашей партии, партии большевиков? Такой же трудовой народ, как большинство крестьян! Многие из нас в прошлом — сами сельчане. Как же это возможно, чтоб беки и ханы заботились о своих врагах больше, чем мы, рабочие, большевики, о своих друзьях? Нет, мусаватисты только сладко говорят! А я от наших сельчан слышал: «Сколько ни повторяй «халва, халва» — сладко не будет!»

Его слова заглушил взрыв одобрительного смеха. Ну и Газанфар! Всегда бьет в самую точку!

Вслед за Газанфаром выступил Арам — тоже, разумеется, за присоединение. Время от времени из толпы вырывался возглас:

— Верно он говорит!

— Ай да старик — голова у него варит!

Хабибулла протиснулся к барьеру площадки:

— Может быть, выступавший гражданин армянин и не дурной человек, но он, как армянин, не может разобраться в наших азербайджанских нуждах… Подобно тому как мы, азербайджанцы, не можем понять нужды армян, — торопливо добавил он, заметив неодобрительные взгляды людей, окружавших вышку.

Неожиданно его поддержал голос неизвестно откуда вынырнувшего приказчика:

— Хотя я сам армянин, а гражданин, говоривший сейчас, — азербайджанец, я считаю, что он прав! Так считает и наша армянская партия «дашнакцутюн»! Каждая нация — за себя!

Юнус с места крикнул:

— Правильный человек, наш человек, разберется в нуждах другого человека, какой бы тот ни был нации!

Сколько раз Юнус убеждался в этом, дружа с Арамом и пререкаясь с Министрацем — так, с легкой руки Баджи, стали называть приказчика сначала в казарме для бессемейных, а затем и на всем промысле.

Хабибулла упрямо замахал ручкой:

— Нет, граждане, нет! Я утверждаю, что гражданину армянину, выступавшему здесь за присоединение промыслов к городу, интересы азербайджанцев-сельчан чужды!

— Много ближе, чем тебе! — снова крикнул Юнус.

Хабибуллу прорвало:

— Хватит нам слушать этих интернационалистов, которые во главе с армянином Шаумяном сеют рознь между мусульманами. Шаумян получает за это деньги от большевиков…

Юнус вспыхнул: как он смеет так говорить о Степане Георгиевиче, этот негодяй!

— Ты лучше скажи, сколько ты получаешь маклерских от Мусы Нагиева и от других богачей, которым прислуживаешь? — громко крикнул он.

Хабибулла опешил: кто-то здесь его хорошо знает. Откуда? Кто? Он вглядывался в лица окружавших его людей, пытаясь обнаружить, кто подал такую реплику.

— Ты что же не отвечаешь? — снова крикнул Юнус, и Хабибулла наконец его приметил.

«Так вот он, этот крикун!» — подумал Хабибулла, пристально всматриваясь в незнакомую высокую фигуру Юнуса.

«Чего они так сцепились?» — недоумевала Баджи.

Она старалась уловить смысл в словах спорщиков и поняла их по-своему: Хабибулла и Министрац хотят, чтобы рабочие не ездили в город, хотят навсегда разлучить ее с братом, а брат, Газанфар и Арам противодействуют этому. Баджи понимала, что заодно с братом много людей, и забытое чувство, что брат силен и бесстрашен, снова овладело ею.

Тщетно усердствовал Хабибулла — собрание вынесло решение о присоединении промыслового района к городу. Сопровождаемые насмешливыми, враждебными возгласами рабочих, Хабибулла и два его молчаливых спутника с кинжалами у пояса покинули промысел.

В ожидании поезда Хабибулла со своей свитой прогуливался по перрону. Он был зол — впервые постигла его такая полная неудача. Легко представить себе, как отнесутся в комитете к его провалу. Хабибулла перенесся мысленно в комитет… Сидят себе в мягких кожаных креслах и судачат… Попробовали бы сами поговорить с этим промысловым народом — иное бы запели!

Стремясь отвлечься от неприятных мыслей, Хабибулла блуждал взглядом по грязному полуосвещенному перрону, посматривал на немногочисленных, бедно одетых людей, сидящих на земле в ожидании поезда.