Младшая сестра

Две смерти

Возле дома, где жил артист Гусейн, толпились люди. В этот день их было больше, чем обычно.

«Наверно, что-то интересное говорит — еще интереснее, чем в прошлый раз!» — обрадовалась Баджи и ускорила шаг.

Но окно, откуда обычно слышался вдохновенный голос, было в этот раз завешено черной материей, а люди, обычно внимавшие голосу артиста молча и благоговейно, сейчас были возбуждены и о чем-то взволнованно переговаривались.

Оказывается, артиста Гусейна убили!

Баджи вслушивалась в разговоры. Убили!.. Для того, чтоб ограбить? Нет, артист был беден. Говорили, что дядя Гусейна, богатый торговец, хотел заставить племянника работать у него приказчиком. А Гусейн хотел остаться артистом. Племянник и дядя часто ссорились. Говорили, что особенно враждовал Гусейн с сыном дяди Абдулхалыком, — тот якобы хотел отнять у Гусейна жену. И вот дядя с сыном убили Гусейна.

Высокий человек, с виду похожий на рабочего и чем-то напоминавший Баджи Газанфара, громко говорил:

— Еще совсем недавно я видел Гусейна в балаханском драматическом кружке. И вот — убили нашего Гусейна!.. Убили проклятые мусаватисты за то, что он стоял за народ, за то, что ездил в советскую Астрахань!

Баджи вспомнила осенний день, пароходы, уходящие в море, красноармейцев, тетю Марию, Сашу. Астрахань? Видно, все хорошие люди стремятся туда, и за это преследуют их люди дурные. Кто знает, быть может, тетя Мария и Саша встречались там, в Астрахани, с артистом Гусейном…

Вернувшись домой и войдя в комнату для гостей, чтобы сообщить Шамси о выполненном поручении, Баджи услышала слова Абдул-Фатаха:

— Тело вынесут утром из мечети Хаджи Имам Али.

«И здесь уже знают!» — подумала Баджи.

— Непонятная это штука — смерть… — промолвил Шамси задумчиво.

Абдул-Фатах отхлебнул глоток чаю.

— Все в этом мире смертно — так установлено самим аллахом, — ответил он, разводя руками.

— Это, конечно, верно, — согласился Шамси. — И если уж умереть, то я бы сам хотел умереть так, как умер он — да благословит аллах его намять! — на своей постели, окруженный любящими родственниками, в богатстве, в почете… Жаль только, что он долго болел и мучился.

Баджи насторожилась.

Окруженный любящими родственниками? Уж не торговец ли со своим сынком, убившим Гусейна, — эти любящие родственники? В богатстве? Но ведь там, у окна, говорили, что Гусейн был беден? Долго болел и мучился? Она видела его здоровым всего два-три дня назад!

— Неправда все это! — вырвалось у Баджи.

Шамси бросил на нее удивленный взгляд:

— А ты почем знаешь?

— Не от болезни он умер, его убил сын его дяди, Абдулхалык, мусаватист! — с гневом воскликнула Баджи.

— Что ты болтаешь, дура? — сказал Шамси сердито. — Да руки отсохли бы у того, кто поднял бы оружие против такого достойнейшего человека, как Муса!

— Какой Муса?.. — в свою очередь удивилась Баджи.

— Муса Нагиев, дура!

Муса Нагиев? Тот, кого она видела в Исмаилие? С руками, важно заложенными в карманы, с золотой цепочкой на животе? Так вот, оказывается, о ком шла тут речь?

— Я думала, вы говорите об артисте… — пробормотала Баджи смущенно.

— О каком таком артисте? — буркнул Шамси.

— Артисте Гусейне… Его убили…

— Мало, что ли, каждый день убивают бродяг и шутов! Невелика птица!

Баджи закрыла уши руками, как закрывала, когда ругали при ней брата, и выбежала из комнаты.

Шамси не мог успокоиться:

— Ну и девчонка: слышать скорбную весть о смерти достойнейшего Мусы и допустить, что речь идет о смерти какого-то шута базарного!.. — Взгляд его упал на принесенную Абдул-Фатахом газету с траурными извещениями о смерти богача. — Ты смотри, хаджи, сколько их, смотри!.. — И Шамси стал подсчитывать объявления, окаймленные широкой траурной рамкой, любуясь ими и умиляясь. Вдруг он увидел в самом низу газетной полосы небольшой черный прямоугольник, помещенный отдельно: неужели такой маленький — о Мусе? Шамси вгляделся. — Девчонка вроде права, — пробормотал он, прочтя извещение. — Здесь написано о смерти артиста Гусейна. Посчастливилось этому шуту умереть в один день с Мусой!.. Знаешь, хаджи, у меня на душе как-то хорошо, что я в свое время уступил Мусе замечательный коврик, кубинский халибаласи, не торгуясь.

— Смерть его — горе для всех добрых мусульман! — завершил беседу Абдул-Фатах, перевернув стакан вверх дном.

Говорили о смерти и на женской половине.

— Мусу, конечно, аллах возьмет в рай, — сказала Ана-ханум убежденно.

Фатьма поддакнула:

— Таким людям только и быть в раю!

Но Ругя возразила:

— А что он такого хорошего сделал, чтоб его взяли в рай?

— А кто в городе дома понастроил на каждой улице? — вызывающе спросила Ана-ханум.

— Дома строят каменщики и плотники!.. — Задумавшись, Ругя добавила: — Кто знает, может быть, рая вовсе и нет?..

Ана-ханум вскипела:

— Скажи еще, что и бога нет!

— Я его не видела, — ответила Ругя, пожав плечами.

О боге, о рае, о смерти долго шли разговоры и споры на женской половине.

Глядя, как движется по улице похоронная процессия за гробом Гусейна, Баджи удивлялась множеству людей. Это были тысячи рабочих, прибывших из нефтяных районов, чтобы проводить своего любимого артиста в последний путь. По дороге на кладбище люди собирались группами, произносили взволнованные, полные скорби и гнева речи.

Баджи вспоминала разговоры на женской половине.

«Бог?..» — размышляла она, вперив взор в небо. Сколько раз она молилась ему как умела, и всякий раз безответно. Где же он, этот бог? Где же он, его рай?

«Смерть?..» Мертвы отец и мать, мертвы четыре сестры, мертвы те, кого убили турецкие снаряды. И вот теперь мертв артист Гусейн, убит мусаватистами. Да, смерть существует.

Почему же не верилось Баджи, что затих навеки голос артиста Гусейна, ушел бесследно и безвозвратно?