Младшая сестра

Тетя Телли

Перемирие было заключено. Но мира не было: мать и дочь остались каждая при своем.

«Пока я жива, ноги этого мусаватиста не будет в моем доме!» — упорно думала Баджи.

А Нинель, словно в ответ, мысленно твердила:

«Я люблю Абаса, хоть он сын Хабибуллы-бека, но не могу же я заставить его отказаться от родного отца, каким бы тот ни был».

Она осунулась, побледнела, стала похожей на ту хрупкую девочку, какой была во время блокады.

— Ты что так плохо выглядишь? — удивилась Телли, встретив Нинель на улице. — Не больна?

— Нет, тетя Телли, здорова! — Нинель попыталась подкрепить сказанное бодрой улыбкой, но улыбка получилась невеселая, вымученная.

— Наверно, влюблена, как и полагается в твои годы? — Тон у Телли был явно поощрительный, и Нинель не стала возражать. — Пойдем ко мне, потолкуем! — Решительно взяв Нинель за талию, Телли ласково шепнула: — Я тебя угощу чем-то очень вкусным.

Вкусное в доме Телли нашлось. Халва, фрукты, миндаль не переводились у нее в буфете. Их в изобилии приносил Мовсум Садыхович.

Нашлось в буфете и вино. Телли налила два бокала, и Нинель отпила несколько глотков. Вино было легкое, ароматное, приятное на вкус. Глаза у Нинель заблестели, щеки раскраснелись.

— А теперь рассказывай, что с тобой! — потребовала Телли, забравшись с ногами на тахту и закуривая папиросу.

Не успела Нинель вымолвить слово, явился Мовсум Садыхович, как обычно нагруженный свертками, кульками. Телли лениво поднялась, стала накрывать на стол.

— Можешь не стесняться и говорить откровенно: Мовсум Садыхович — свой человек, — ободрила Телли гостью, когда сели обедать.

И Нинель, не таясь, поведала о своих невзгодах.

— Я, признаться, догадывалась, что у тебя с Абасом роман — ведь вы, как вижу, неразлучны, — сказала Телли, когда Нинель умолкла. — Одобряю твой выбор! Мне Абас нравится. Что же касается мнения твоей матери — скажу откровенно: она интересная женщина, умница, талантливая актриса, энергичный человек. Но… У каждого человека есть свои слабости, есть они и у твоей мамаши. Она, извини меня, немного ханжа.

Не очень приятно слышать такое о матери, если даже она не может тебя понять и ты сердишься на нее. Настроение Нинель упало.

Мовсум Садыхович почувствовал это.

— Напрасно, Телли, ты так отзываешься о матери нашей гостьи! — заметил он, стараясь снискать симпатию девушки. — Баджи-ханум — прекраснейшая женщина, достойная всяческого уважения. Она…

— Знаю это не хуже тебя! — оборвала его Телли. — Я дружу с Баджи чуть ли не со школьной скамьи. Но сейчас речь идет не о ее достоинствах, которых никто не отрицает, а о том, что она становится на пути счастья своей дочери, и о том, как следует Нинель поступать в дальнейшем.

— Каково же твое мнение, Телли-джан? — спросил Мовсум Садыхович покорно.

— Я считаю, что, если человек любит, он должен идти на все, даже на разрыв с родными!

Возможно, это был камушек в огород Мовсума Садыховича. Так или иначе, тот ничего не возразил и лишь бросил на Телли укоризненный взгляд: умная женщина — и не может понять, что для него не так-то просто окончательно порвать с семьей.

А Нинель, вспомнив, что краем уха слышала об отношениях Телли с Чингизом, подумала: почему же сама она не соединила с ним свою жизнь?

Телли между тем продолжала говорить, обращаясь теперь только к Нинель:

— Помню, мы как-то спорили с твоей матерью о любви. Она говорила, что ее восхищает любовь Ромео и Джульетты. Прекрасно! А что оказывается на поверку? Едва дело коснулось ее дочери, былые утверждения остались красивыми, но ничего не значащими фразами. Что же до Хабибуллы-бека… Твоя мать всегда была к нему излишне придирчива.

В доме Баджи издавна относились к суждениям Телли с легкой иронией, и это обычно находило отклик в сознании Нинель. Но сейчас все, что высказала Телли, было так желанно, что Нинель невольно кивнула своей покровительнице. Ромео и Джульетта? Да ведь ей самой, в споре с матерью, пришли на ум именно они!

За столом пошли оживленные разговоры о любви, о свободе чувств. Тому способствовало вино, которое Мовсум Садыхович то и дело подливал хозяйке и гостье. Смущение, вначале томившее Нинель, рассеялось, девушка с интересом слушала непринужденную болтовню Телли. И даже решилась закурить папиросу…

После ухода гостьи Мовсум Садыхович, покачав головой, сказал:

— Видно, хватает у твоей подруги хлопот с дочкой. Не завидую ей!

— Конечно, Нинель не сравнить с твоей Мариам, — не без яда заметила Телли.

— Да, моя Мариам — замечательная девушка! — с чувством воскликнул Мовсум Садыхович, приняв слова Телли за чистую монету. — Послушная, слова громкого не скажет ни мне, ни матери. Избегает мальчишек — не то что эта девица. Интересуется театром, выступала успешно в школьном спектакле. Ничего, кроме хорошего, про мою Мариам не скажешь! Правда, слишком уж скромна. Вот окончила она десятилетку с золотой медалью, обсуждаем, где девушке продолжать образование. Мариам хочет быть учительницей, а я считаю, что она достойна лучшей участи, чем губить свою молодость в душных классах, воюя с озорниками. То ли дело жизнь актрисы, как я наблюдаю! Всегда на виду, почет, слава! Я и советую дочке поступить в театральный институт, поучиться год-два, а там видно будет. На хлеб ей, слава аллаху, зарабатывать не придется, пока я жив… Как твое мнение?

Видно, забыла Телли свои давние неуважительные слова о театральных учебных заведениях, поскольку ответила:

— Могу ли я, актриса, не согласиться с тобой! Мне в ее годы приходилось скрывать от родителей, что я учусь в театральном техникуме, а ведь отец мой был человек интеллигентный — когда еще окончил русскую гимназию! В театральный институт предлагаешь ты? Да ведь твоя дочка, Мовсум, — счастливица, имея такого отца!

Мовсум Садыхович был польщен: не ожидал он такой похвалы от своей капризной подруги!

— Культура, Телли-джан, с каждым днем идет вперед! — сказал он и смущенно развел руками, как бы признавая ту силу, перед которой не волен устоять…

Па другой день Телли позвонила к Нинель и ласково прощебетала:

— Приходи, Нинель-джан!

Нинель не заставила себя просить, явилась к Телли и с того дня зачастила к ней.

Случалось, Нинель задерживалась у Телли до позднего часа, и тогда хозяйка звонила к Баджи, прося разрешить гостье остаться ночевать.

— Не беспокойся, твою дочку здесь не обидят! — всякий раз насмешливо заверяла Телли, едва сдерживая чувство превосходства.

Однажды, в ответ на такое ходатайство, Баджи отрезала:

— Нинель может и вовсе не возвращаться домой, если у тебя ей нравится больше!

И бросила трубку.

Нинель отнеслась к этому спокойно. Мать гонит ее из дому? Что ж, не стоит унижаться. Проживет и без родительского дома.

Телли поддержала девушку.

— Поживи у меня! — с легкостью предложила она. — Не соскучишься! А летом вместе поедем отдыхать. Мовсум Садыхович уже присмотрел дачу с садом у самого моря. Чистый воздух, фрукты! Согласна?

— Спасибо, тетя Телли…

Совсем иным был уклад жизни в доме Телли в сравнении с тем, к какому Нинель привыкла.

В дни, когда у Телли не было репетиции или утреннего спектакля, она нежилась в постели до полудня. Затем начинались телефонные разговоры, визиты подруг. Платья, туфли, шляпки! Нередко к обеду и уж непременно вечером — гости.

Частенько гости засиживались до глубокой ночи, и Нинель приходилось, преодолевая зевоту, дожидаться, пока они уйдут, чтоб устроить себе постель в столовой на тахте. Но прежде чем лечь, нужно было убрать со стола, вымыть посуду — домработницы в доме Телли не приживались, несмотря на старания Мовсума Садыховича, а сама Телли не склонна была портить руки грубой работой. Впрочем, не следует думать, что Телли стремилась эксплуатировать Нинель — просто так уж повелось.

Не высыпаясь, Нинель стала опаздывать на лекции, а то и просто пропускала их. Теперь нелегко стало выполнять институтские задания. Вскоре она провалила один зачет, за ним другой.

И все же Нинель не жаловалась на свою жизнь у Телли. Здесь было легче, чем дома, где ей приходилось видеть недовольное лицо матери, ее осуждающие глаза Здесь, казалось, ее хорошо понимают — и тетя Телли, и Мовсум Садыхович, и все их друзья…

Изредка Нинель на часок-другой забегала домой. Она старалась приходить в то время, когда мать была занята в театре.

Почти не встречаясь с Нинель, Баджи пыталась уверить себя, что ее мало трогает это. Но в глубине души она огорчалась и злилась: нечего сказать, подходящую подругу нашла себе дочка! Стоило этой вертихвостке Телли приласкать девчонку, как та забыла родную мать!

Кто виноват? Конечно, Абас! И конечно, Телли — ведь она покровительствует девчонке, зазывая ее к себе. Но больше чем кого-либо Баджи неизменно винила Хабибуллу: именно он в конечном счете причина ее невзгод.

Как раз в ту пору, встретившись с Хабибуллой на улице, Баджи уловила на его лице выражение торжества. Он словно хотел сказать: ты, Баджи, издавна презираешь и ненавидишь меня, а ведь рано или поздно, хочешь ты того или не хочешь, придется тебе признать меня свояком! И это торжество недруга еще больше укрепляло в Баджи решимость бороться. Зря торопится он праздновать победу!

День шел за днем, и завсегдатаем в доме Телли стал и Абас.

Случалось, Телли под тем или иным предлогом уходила, оставляя молодых людей вдвоем.

— Сладости и вино — в буфете. Ешьте, не стесняйтесь. Вы — в своем доме! — говорила она, уходя.

Как счастливы бывают молодые влюбленные, оставшись вдвоем, вдали от любопытных, осуждающих глаз!

Нинель была увертлива, но Абас все же настигал ее, и она позволяла ему целовать себя, забывая в тот миг о том, что он сын ненавистного ее матери Хабибуллы-бека Ганджинского и что в любую минуту может вернуться хозяйка дома, тетя Телли.