Младшая сестра

Одежда и обувь

Общественная деятельность, которой отдавал весь свой пыл Хабибулла, не помешала ему с выгодой продать кубинский коврик, приглянувшийся богачу.

Оставалось доставить товар на дом покупателю. Хабибулла и Баджи направились за ковриком в Исмаилие. Но проникнуть внутрь здания оказалось нелегко — его осаждала толпа.

«Праздник, наверно», — решила Баджи и удивилась, так как признаков приближения праздника, выражавшихся обыкновенно в хлопотливой и беспокойной деятельности Ана-ханум, она в последние дни не замечала.

Хабибулла энергично протискивался сквозь толпу, высоко подняв над головой какое-то удостоверение. Очутившись внутри здания, Хабибулла приказал Баджи подняться на третий этаж и ждать его у лестницы, а сам остался во втором этаже и проскользнул в большой актовый зал, где заседал сейчас так называемый «первый общекавказский съезд мусульман». Просторный зал этот был предоставлен только мужчинам — женщинам милостиво разрешалось тесниться на хорах в третьем этаже.

Прождав Хабибуллу около часа, Баджи от скуки стала прогуливаться по вестибюлю, заглянула на хоры, протиснулась к барьеру…

Аллах великий, сколько там, внизу, народу!.. Одни были в штатских костюмах, другие — в военном, третьи — в облачении мулл. Один из мулл — пожилой и важный, в богатой абе, в пышной зеленой чалме привлек внимание Баджи; она увидела его в тот момент, когда он, поднявшись на трибуну и молитвенно сложив руки на груди, оглядывал присутствующих.

— Мулла Мир Джафар-заде! Губернский казий! Отец мусульман! — благоговейно зашептали женщины на хорах.

Но вскоре благоговейным чувствам их пришел конец: угрюмым низким голосом губернский казий заявил, что появление мусульманки на съезде перед толпой мужчин противоречит корану и есть преступление, — казий имел в виду единственную мусульманку, дерзнувшую выступить на этом съезде с открытым лицом.

Зал раскололся на две половины: одни поддерживали казия, другие возмущенно кричали:

— Позор!

— Мракобесы!

— Долой!

Но ничто не могло сравниться с внезапным неистовством самих женщин, обрушивших на казия площадную брань, свист, улюлюканье, плевки. Казалось, с третьего этажа ринулась вниз лавина. Даже сторонники эмансипации с опаской поглядывали на хоры: шайтан их разберет, этих баб — еще взбунтуются и перебьют всех мужчин!

Губернский казий, однако, не выражал намерения покинуть трибуну. С упорством фанатика, с видом мученика за правое дело продолжал он твердить свое. Баджи видела, как он шевелил губами, тщетно стараясь перекричать противников.

Сторонники казия, особенно муллы, забеспокоились — как бы в пылу полемики не осквернили казия прикосновением. Как потревоженные гуси, разом снялись они со своих мест и, в широких абах, в громоздких чалмах, неуклюже устремились к трибуне. Они оцепили ее двойным кольцом, готовые защищать неприкосновенность и честь своего вожака.

С высоты хор Баджи различила возле трибуны и муллу Абдул-Фатаха. Он говорил о чем-то с Хабибуллой, яростно размахивая руками. Куда девались его обычное спокойствие, благопристойность?

Долго шел в зале спор, и, увлеченный спором, Хабибулла забыл забрать коврик.

К вечеру съезд вынес решение: ношение чадры для азербайджанки необязательно.

Этого было достаточно, чтобы вызвать волнение среди обывателей. Пущен был но городу слух, будто съезд намерен силой заставить всех азербайджанок сбросить чадру и коши́ — традиционные туфли-шлепанцы. Мракобесы решили опередить эмансипаторов — далеких, кстати сказать, от приписываемых им крайних намерений — и нанесли встречный удар: они стали преследовать азербайджанок, появлявшихся на улице без чадры и в обуви на каблуках.

На следующий день Хабибулла и Баджи снова пошли за ковриком. Пройти внутрь Исмаилие оказалось теперь еще трудней, чем вчера: большая толпа недовольных решением съезда осаждала здание.

Слышались крики:

— Долой новшества!

— Наши жены не продажные женщины, чтобы раскрываться перед любым мужчиной!

— Ботинки неверных поведут по дурной дороге!

— Коран простит, если прольется кровь изменников!

Кричали лавочники, торговцы, мелкие домохозяева, владельцы бань и кебабных, муллы, темные люди без определенных занятий, зачинщики уличных скандалов и драк.

Когда Баджи с ковриком на голове и Хабибулла спускались по лестнице к выходу, их нагнала миловидная девушка-азербайджанка в кокетливой шляпке, в изящном модном костюме, в лакированных туфельках на высоких каблуках; богатство и видное положение ее родных избавили ее от ношения чадры и коши.

Звали эту девушку Ляля-ханум. Год назад она окончила русскую гимназию и томительной праздности в ожидании замужества предпочла развлекательную филантропическую деятельность в «чашке чаю».

Теперь, после февральских дней, круг общественной деятельности Ляля-ханум расширился — свой досуг она отдавала недавно возникшей «Лиге равноправия женщин», нашедшей приют в одной из многих комнат Исмаилие.

Когда Ляля-ханум поровнялась с Хабибуллой, он почтительно с ней поздоровался и, резко отстранив Баджи рукой, предоставил дорогу Ляля-ханум. Та быстро сбежала по ступенькам лестницы, стуча каблучками своих туфель, и очутилась на улице раньше, чем Баджи и Хабибулла.

Толпа перед зданием, казалось, только ждала появления Ляля-ханум: азербайджанка с открытым лицом, в шляпе, в туфлях на каблуках — в такой день!.. Это представилось дерзким вызовом. Ляля-ханум тотчас окружили, принялись осыпать грубой бранью, грозить кулаками.

Особенно неистовствовал мужчина в серой папахе.

«Теймур!» — сразу узнала его Баджи, выйдя на улицу вслед за Ляля-ханум, и плотней прикрылась чадрой.

С месяц назад Теймур пронюхал, что рабочие собираются выкатить его с завода на тачке — числилось за ним немало грехов против жильцов первого коридора, против рабочих, и он решил подобру-поздорову покинуть завод и переехать на жительство в город. Здесь он обратился к известному в городе кочи Наджа́ф-Кули́ — в поисках покровительства и в надежде быть принятым в шайку. В свободное время Теймур непрочь был позабавиться.

Вот и сейчас он нашел себе развлечение: нагнувшись к ногам Ляля-ханум, он готов был сорвать с них неугодные толпе туфельки на каблуках.

Хабибулла быстро оценил положение. Он рванулся вперед и обратился к толпе:

— Граждане мусульмане! Злые люди не спят и сеют меж ту нами раздор! Они восстанавливают вас против комитета мусульманских общественных организаций, против решений первого общекавказского съезда мусульман. Они затевают глупый спор о том, разрешает ли шариат носить женщинам другую обувь, кроме коши. Неужели на такие пустяки обращена бессмертная мудрость шариата? И неужели нет у нас сейчас более важных вопросов, чем вопрос о женских туфлях?

Хабибуллу не прерывали.

— Разве кто-нибудь из вас хочет, чтоб оскорбляли его мать, жену, дочь, сестру? — продолжал он. — А вот здесь человек, называющий себя мусульманином, готов оскорбить племянницу виднейшего нашего деятеля, бесплатно работающего на благо мусульман. Если мы будем так вести себя, Временное правительство сочтет нас за недостойных людей и не даст никаких прав. Эту мусульманку, которую вы сейчас готовы были оскорбить, надо отпустить с миром! — патетически закончил Хабибулла.

Слова его нашли в толпе сочувствие. Один лишь Теймур насмешливо улыбался; он, Теймур, не умеет болтать так складно, как этот очкастый, но зато он умеет действовать. Растущая дружба с Наджаф-Кули окрыляла Теймура, но он видел, что преимущество сейчас на стороне Хабибуллы.

Почувствовав колебание Теймура, Хабибулла отважился на решительный шаг — он пробился к Ляля-ханум и, взяв ее за руку, вывел из толпы.

Теймур не стал противодействовать. Черт с ней, в конце концов, с этой барышней; быть может, она в самом деле племянница большого человека, не оберешься потом неприятностей. А с этим очкастым надо бы еще когда-нибудь встретиться!

Впоследствии Хабибулла удивлялся, как он решился выступить против разгоряченной толпы и вырвать Ляля-ханум из рук хулигана, но сейчас он был опьянен победой и восхищался собой: конечно, он создан, чтобы властвовать, повелевать.

— Я провожу вас, Ляля-ханум, не беспокойтесь! — галантно заявил Хабибулла, выбираясь вместе с Ляля-ханум из толпы, и кивком головы приказал Баджи следовать за ними.

Все трое двинулись к дому Ляля-ханум. Спасенная и ее спаситель неторопливо шествовали по тротуару, а Баджи с тяжелой ношей на голове шлепала за ними по мостовой, шаг за шагом удаляясь от места, куда надлежало снести коврик. Ляля-ханум, тронутая заступничеством и вниманием Хабибуллы, восторженно благодарила его, расточая ему похвалы.

— Невежественный народ! — сказал Хабибулла пренебрежительно. — Не могут понять, что дамы такие же люди, как мужчины. В культурных странах женщины давно эмансипированы.

— Мы, лигистки, это хорошо понимаем, но что поделаешь, если народ наш в самом деле так невежествен и трудно поддается прогрессу? — с грустной улыбкой заметила Ляля-ханум.

— Учить народ надо сурово, без всякой пощады, как я проучил этого негодяя! — торжественно промолвил Хабибулла. — Тогда получатся хорошие результаты.

— Быть может, вы правы… Подобного мнения придерживаются многие в нашей лиге, равно как и ее духовные друзья, в частности дядюшка мой Ага-бек… Я думаю, что наша лига должна поддерживать связь с такими людьми, как вы, Хабибулла-бек!

«Хабибулла-бек!..»

— Я готов все сделать ради вас, Ляля-ханум, и ради вашей лиги, и ради вашего почтенного дяди Ага-бека, которого я уважаю, как отца! — растроганно воскликнул Хабибулла, приложив правую руку к сердцу.

— Я расскажу о вашем мужественном поступке Ага-беку, — сказала Ляля-ханум и, попрощавшись с Хабибуллой, скрылась в парадной большого красивого дома.

Хабибулла проводил ее взглядом. Уже хлопнула наверху дверь квартиры, а он еще долго смотрел в пустую парадную, самодовольно покручивая усики.

Баджи наблюдала за ним.

«Здорово они спелись!» — усмехнулась она про себя. Ноша давила ей голову, ноги дрожали.

— Ты чего рот разинула, дура? — озлился вдруг Хабибулла поймав ее взгляд и выходя из задумчивости. — Пошли скорей назад, к Мусе!

О решении гнезда стало известно в доме Шамси.

— Глупости все это! — сказала Ана-ханум. — Порядочная мусульманка не станет ходить раскрытой, как лошадь. Нот разве что голь, амшара — та снимет чадру, ей все равно терять нечего!

— А почему, в таком случае, жены видных людей ходят в русской одежде и обуви? — задорно спросила Ругя. — Говорят, в Исмаилие жены и дочери видных людей сидят за одним столом с чужими мужчинами и свободно с ними беседуют.

Ана-ханум отплюнулась.

— Не знаю я, что в этом Исмаилие творится, а меня вот не заставят ходить без чадры, даже силой не сдернут! Как велось издавна, так и впредь будет. Я вот назло всем сошью себе новую чадру. Вот, смотрите!

Ана-ханум извлекла из сундука кусок фиолетового шелка. Богатой выделки ткань переливалась в лучах весеннего солнца разными оттенками, заманчиво шелестела, благоухала запахом розовых духов, которыми до приторности было надушено содержимое сундука. В другое время Ругя непременно позавидовала бы старшей жене, но сейчас она только пренебрежительно скривилась: