Младшая сестра

Костюмерша

— Кто там? — доносится из глубины комнаты женский голос, едва Баджи переступает порог.

Эта комната сплошь заставлена шкафами, ящиками, картонками. Всюду развешаны костюмы, платья. Воздух насыщен запахом нафталина.

— Это я, Натэлла Георгиевна, — Баджи! Я к вам на одну минутку, можно?

— Хотя бы на час!

Из-за шкафов появляется полная женщина лет сорока пяти. У нее смуглое желтоватое лицо, черные глаза, черные брови и совершенно седые волосы. В высоко поднятой руке она держит вешалку, на которой висит новенькое голубое платье с бантами.

Лицо Баджи расплывается в благодарную, виноватую улыбку.

— Я ведь только хотела справиться…

— А уже, как видишь, готово! А ну-ка, примерь!

Натэлла Георгиевна — заведующая костюмерным цехом. Под ее началом несколько человек: портнихи, сапожник, прачка. В ее обязанности не входит заниматься примеркой театральных костюмов, но бывают обстоятельства, когда она предпочитает заняться этим сама.

Ловкими, умелыми движениями накидывает она на Баджи платье, в котором той предстоит выступать в «Тетке Чарлея». Она внимательно осматривает его детали, с неожиданной для ее полной фигуры легкостью опускается на колени, закалывает одну булавку за другой, что-то приметывает. Затем, отступив на несколько шагов и прищурившись, долгим взглядом оценивает платье в целом.

— А ну-ка, повернись!

Робко, опасаясь измять платье, Баджи поворачивается.

— А ну, еще раз! Так! Ну, теперь хорошо!

Баджи бросает взгляд в огромное зеркало, доходящее до полу, и мысленно переносится на сцену в этом голубом красивом платье. Да, теперь совсем хорошо!

Остается поблагодарить костюмершу за внимание и уйти. Но что-то удерживает Баджи. Костюмерша чувствует это и, указывая Баджи на табурет, предлагает:

— Присядь, расскажи что-нибудь о себе, ведь ты у нас в театре новичок!

Баджи не любит рассказывать о своей жизни: не так уж много было в ней хорошего и тем более интересного, чтоб рассказывать. Но в глазах костюмерши она читает нечто большее, чем простое любопытство. И Баджи рассказывает о своем детстве в Черном городе, о жизни в Крепости, о том, как она стала актрисой.

Узнав, что Баджи живет на промыслах и каждый день ездит в город, тратя на поездки по нескольку часов и иной раз не успевая даже пообедать, костюмерша сочувственно качает головой:

— Нужно тебе, девушка, переехать в город, иначе — изведешься.

— Легко сказать: переехать! А как оставить брата?

— Сколько лет ему?

— На пять лет старше меня.

— Не маленький, значит!

— Но, кроме меня, у него никого нет.

— Не женат он, что ли?

— Холостой.

— Ну, значит, поторопится жениться!

Голос у костюмерши низкий, гортанный, с грузинским акцентом. Манера говорить резкая, пожалуй даже грубоватая.

— А жить-то мне в городе где, у кого, если б я даже решилась перебраться? — говорит Баджи.

К ее удивлению, у костюмерши находится неожиданный ответ:

— Комната для тебя у меня уже есть — в моей квартире! Не царский дворец, конечно — предупреждаю. Но на первых порах, пока не приищешь себе чего-нибудь получше, жить можно. Согласна?

Баджи затрудняется ответить: прежде чем решиться-на такой шаг, нужно все обстоятельно обдумать, посоветоваться с братом.

Но костюмерша не дает ей опомниться:

— Пойдешь вместе со мной после работы — посмотришь свою комнату!

Она говори тоном, не терпящим возражения, и Баджи не остается ничего иного, как пробормотать:

— Спасибо…

Живет костюмерша неподалеку от театра в отдельной квартирке из двух небольших комнат.

В маленькой передней-галерейке пришедших встречает старуха азербайджанка. На голове у нее розовая косынка, из-под которой выбиваются подкрашенные хной волосы; на ногах — «джорабки», пестрые грубошерстные носки, заменяющие дома обувь.

— Это наша соседка, тетушка Кюбра! — говорит костюмерша. — Кюбра-хала — замечательная женщина! Она в нашем доме — все: экономка, уполномоченная по закупкам, шеф-повар, инспектор по санитарии…

Костюмерша готова продолжать, но старуха недовольным жестом отмахивается, как бы говоря: всегда выставляют ее перед гостями в смешном виде. Чувствуется, однако, что в душе Кюбра-хала не обижена, что, напротив, слова костюмерши даже льстят ей.

Кюбра-хала — одинокая, бедная старуха, ведущая хозяйство костюмерши, с утра до вечера находящейся в театре. В сущности, она домашняя работница, но так повелось, что Натэлла Георгиевна представляет ее не иначе, как свою соседку, любезно оказывающую ей всяческую помощь по дому.

— А это наша новая актриса — Баджи, как все у нас ее зовут! — говорит костюмерша, кивая в сторону гостьи.

Старухе известно, что в последнее время появились на сцене актрисы-азербайджанки. Больше того: костюмерша не раз водила ее в театр и та своими глазами видела на сцене азербайджанок и кое с кем из них даже познакомилась. Но вот эту молодую женщину, которую сейчас привела Натэлла-ханум, она среди тех никогда не видела.

— Актриса? — переспрашивает Кюбра-хала, с недоверием поглядывая на Баджи.

В ответ костюмерша кивает на коричневый чемоданчик Баджи:

— Разве не видишь?

Да, Кюбра-хала видит: такие чемоданчики обычно носят актрисы. Но…

— Азербайджанка? — с сомнением произносит она, обращаясь одновременно к костюмерше и к Баджи, хотя внешность гостьи говорит сама за себя.

Разговор между костюмершей и Кюброй-халой ведется на русском языке — единственном, на котором они могут понять друг друга, — но Баджи, чтоб окончательно рассеять сомнения старухи, отвечает ей по-азербайджански.

В первой комнате, куда хозяйка вводит Баджи, стоит письменный столик, тахта, покрытая потертым, но чистым ковриком, одностворчатый платяной шкаф. В комнате все тщательно прибрано, но чувствуется, что здесь никто не живет.

Внимание Баджи останавливает висящая на стене увеличенная фотография миловидной смуглой девочки лет пяти. Девочка — в коротеньком платьице, в белых мягких башмачках. Густые локоны струятся вдоль ее щек, ниспадают на белый кружевной воротник, на плечи.

— Это моя дочурка Ниночка, — поясняет хозяйка.

Вторая комната — спальня. Аккуратно застланная кровать, туалетный столик, полка с книгами. Книг гораздо больше, чем можно было ожидать в скромной спальне костюмерши. И снова большой портрет: миловидная девушка с длинными темными косами до пояса. К рамке приколот пучок засохших фиалок.

— Это тоже она…

Что-то подсказывает Баджи не спешить с расспросами, но костюмерша начинает рассказывать сама.

До двадцатого года Натэлла Георгиевна с дочкой Ниночкой жила в Грузии, в Тифлисе, где работала в театре костюмершей. В Грузии в ту пору у власти были меньшевики. В одну из зимних ночей Натэллу Георгиевну арестовали, а затем предписали покинуть Грузию. На беду, в это время заболела Ниночка. Натэлла Георгиевна ходатайствовала об отмене или хотя бы об отсрочке высылки, но ходатайство не удовлетворили и ее с больной дочкой, вместе с группой высылаемых, повезли к границе Советского Азербайджана. По шаткому полуразрушенному мосту через Куру перенесла мать на плечах свою вконец разболевшуюся дочку, довезла ее до Баку, и там обнаружилось, что у девушки сыпной тиф. Мать ухаживала за дочкой, сама свалилась от тифа, много дней пролежала в жару и в беспамятстве, а когда пришла в себя, то узнала, что дочки уже нет в живых. Еще не оправившись после тифа, Натэлла Георгиевна вновь заболела — на этот раз тяжелым нервным недугом — и почти три года пробыла вне жизни.

— Вот что осталось у меня от тех дней… — говорит костюмерша, указывая на свою совсем седую голову.

Затем она рассказывает, как случайно встретила в Баку Виктора Ивановича, которого знала еще по Тифлису, и как он проявил к ней участие, ободрил ее, устроил на работу в театр, и как мало-помалу она вернулась в жизнь.

— А за что вас, Натэлла Георгиевна, выслали? — спрашивает Баджи.

— Как коммунистку, как члена партии. Меньшевики боялись переполнять свои тюрьмы большевиками и многих наших товарищей попросту высылали в Советскую Россию, в Советский Азербайджан… — Словно стремясь стряхнуть с себя воспоминания о тяжелом прошлом, костюмерша, меняя тон, спрашивает: — Ну, так как — переедешь ко мне?

Баджи кажется, что в этом вопросе звучит не только желание помочь, удружить ей, но таится и нечто, похожее на просьбу. Быть может, осиротевшая мать тешит себя надеждой обрести в своей молодой жилице то, что она утратила со смертью дочки? Вот ведь сама она, Баджи, разве не тянется она сердцем к тому, что ушло со смертью матери?

— Я посоветуюсь с братом! — говорит Баджи, прощаясь с костюмершей…

Нелегко было убедить брата.

Он подробно, настороженно расспрашивал сестру о костюмерше, долго хмурился, прежде чем согласиться с ее доводами. И даже в минуту расставанья строго погрозил пальцем, словно предупреждая:

«Смотри, сестра, не опозорь брата!»

Баджи вспыхнула: неужели брат считает, что она вела себя достойно лишь потому, что, живя у него в доме, боялась его? Странный народ эти старшие братья-азербайджанцы: по сей день тешат себя мыслью, что власть над сестрами в их руках!

Нелегко было убедить брата.

Но еще трудней было с ним расстаться. Семь лет прожили они под одной крышей, душа в душу. Кто теперь будет за ним ухаживать? Не обидела ли она его, покинув, не предстала ли в его глазах неблагодарной? Не затоскуют ли они оба, родные брат и сестра, живя раздельно?

А вместе с тем было и нечто такое, что радовало Баджи в ее жизни в городе. Сознание самостоятельности? Близость к театру? Может быть, и к Саше, часы разлуки с которым все чаще вызывали в ней беспокойство и тоску? И Баджи было стыдно признаться самой себе, что она рада переезду, и она оправдывала себя, рассуждая:

«Таков закон жизни… Ведь даже птенцы, оперившись, покидают родные гнезда, чтоб вить новые, свои…»

На новоселье первой явилась Телли.

Критически оглядев узкий старый шкаф и потертый коврик на тахте, она сказала:

— Комнатка, правда, не ахти какая, но зато — своя. Вставай, ложись когда хочешь! Приглашай кого угодно!.. — Кивнув на стену, за которой жила костюмерша, Телли, понизив голос, добавила: — А Натэлла поможет тебе приодеться: она, говорили мне, первоклассная портниха!

Вслед за ней пришли Саша и тетя Мария.

Расспросив о людях, живущих вокруг, тетя Мария принялась рассматривать комнату, остановила долгий взгляд на фотографии Ниночки.

— Это — дочка хозяйки, — подсказала Баджи и поделилась тем, что узнала от Натэллы Георгиевны, придя сюда впервые.

— Видно, хорошая женщина, эта костюмерша, — заметил Саша.

А тетя Мария, отводя глаза от фотографии, с уверенностью добавила:

— Тебе здесь будет хорошо!