Младшая сестра

Кто же прав?

Не успела Баджи обжиться у костюмерши, как вновь довелось ей побывать на промыслах — с выездным спектаклем «Тетка Чарлея».

Играли в Доме культуры — там, где несколько месяцев назад был выпускной спектакль техникума. Так же, как тогда, явились друзья, знакомые: не упустить же такой случай — увидеть Баджи на сцене!

И, как тогда, сквозь квадратный глазок в занавесе Баджи видела: вот Арам с семейством и, конечно, тут же Юнус; вот Газанфар с Ругя и Балой; вот старик кирмакинец и ардебилец; вот бывшие обитатели «казармы для бессемейных мусульман», почти все успевшие обзавестись семьями, и множество, множество других — незнакомых.

Баджи понимала: всем любопытно увидеть на сцене актрису азербайджанку, да и к тому же сестру апшеронца Юнуса. Не каждый день доводится увидеть такое! Что ж, она покажет своим друзьям апшеронцам, всему рабочему люду, что не попусту прошло у нее время с той поры, как она выступила здесь впервые в «Визире»!

Кого только не было в этот вечер в зрительном зале!

Был здесь даже инженер Кулль. Под вечер, удвоив обычную порцию спиртного, он вышел пройтись и, проходя мимо Дома культуры, остановился у входа, привлеченный большой, ярко освещенной афишей о «Тетке Чарлея».

Кулль вспомнил, что видел эту пьесу много лет назад в одном из лондонских театров. Забавная комедия! Интересно, черт возьми, посмотреть, как выглядит эта пьеса здесь. Любопытно было бы взглянуть на ту хорошенькую азербайджаночку, сестру этого назойливого малого из промыслово-ремонтной мастерской, — судя по разговорам, уловленным утром на промысле, актриса азербайджанка, участвующая в сегодняшнем спектакле, не кто иная, как она.

Спиртное подчас диктует быстрые и неожиданные решения. Сейчас оно подтолкнуло инженера Кулля к билетной кассе. И Кулль не раскаялся: сидя в зрительном зале, он искренне смеялся, хотя далеко не все понимал, о чем говорили на сцене. Смешило его, однако, не столько развитие действия пьесы, сколько то, каким искаженным изображался на сцене быт Англии и как нелепо выглядели англичане. Впрочем, он снисходительно одобрял спектакль: похвально уже одно то, что здешний темный рабочий люд начинает приобщаться к европейской культуре.

Да, было чему посмеяться в этот вечер людям, наполнившим зрительный зал Дома культуры, хотя и не по той причине, по которой смеялся инженер Кулль.

В значительной мере тому способствовала игра Сейфуллы: стоило ему появиться на сцене, как в зале возникал веселый шепот, вскоре переходивший в смех, а затем и в безудержный хохот.

Сейфулла и впрямь выглядел чрезвычайно комично в женском платье, в соломенной шляпке с вуалью. По ходу действия он прыгал из окна, падал со стула, опрокидывал на себя стол с посудой, неуклюжим галопом проносился по сцене, показывая мужские брюки из-под женского платья. В этот вечер Сейфулла превзошел самого себя. Куда девались его годы?

Зато со сцены он возвращался за кулисы, тяжело дыша, мокрый от пота, правда, с торжествующим видом победителя.

«Ну, кто же был прав? — говорил весь его вид. — Вы убедились теперь, чего хочет публика? Простой рабочий люд хочет развлечься после трудового дня, похохотать вволю — вот и все!»

С Сейфуллой не спорили: судя по тому, что в этот вечер происходило в зрительном зале, казалось, что так оно и есть.

Выездные спектакли на промыслах не столь уж часты, и благодарным любопытным зрителям не хочется сразу по окончании спектакля расставаться с теми, к го только что радовал их со сцены.

Обычно вокруг актеров собирается народ, расспрашивают о театре, о профессии актера, порой критикуют, спорят. Нередко но пути к вокзалу движутся вместе с актерами большие группы попутчиков, затем мало-помалу тают, рассеиваются.

В этот вечер, однако, кучка людей, сопровождавшая Баджи, не таяла, не рассеивалась: разве можно не проводить Баджи до самого вокзала, не усадить в вагон электрички, не помахать на прощание рукой!

По дороге друзья говорили о спектакле, расхвали-вали его участников, особенно игру Баджи. Приятно, радостно было слышать такое! Но вдруг Баджи показалось, что говорилось это не столько потому, что понравился спектакль, сколько из любезности, из чувства дружбы к ней самой.

— А ты, дедушка, что скажешь? — обратилась она к старику кирмакинцу, ковылявшему рядом.

— Я?.. Что скажу?.. — замялся старик, застигнутый врасплох, и развел руками. — Я в этом деле судья плохой… Спроси лучше кого-нибудь, кто грамотней и умней.

Баджи поняла, что он уклоняется от ответа, стала настаивать:

— А ты все же скажи! Не ты ли когда-то говорил, что за правдой готов пойти на край света? А теперь готов от нее бежать?

— Ну, если так… — старик помедлил, затрудняясь высказать свою мысль. — Что-то не понял я, дочка, к чему вся эта беготня мужчины в женском платье? И еще не пойму я: почему и другие носятся по сцене, как шуты базарные, и не видят того, что ясней ясного — что мужчина этот в юбке совсем не тетка?

— Так ведь это же, дедушка, комедия!

— Комедия?..

Кирмакинец впервые услышал это слово и уж конечно не разбирался в жанрах драматургии. Пришлось Баджи, как бог на душу положит, объяснить, что это слово означает.

— А в прошлый раз про визиря и про его жен — тоже была комедия? — спросил старик в раздумье.

— Тоже!

— Мне, по правде сказать, та больше понравилась… — промолвил кирмакинец виновато. — Я тогда вволю посмеялся, глядя на визиря и на его жен, и потом еще не раз о них вспоминал и снова смеялся.

Его друг ардебилец, явно с ним соглашаясь, что бывало не часто, добавил:

— И говорили-то сегодня как-то малопонятно — все смахивало на турецкий лад!

Он произнес это тоном осуждения: видно, крепко засел в его памяти тот язык, который слышал он из уст Нури-паши и Вали-бея и на котором так неумело пытался говорить хозяин «Апшерона» Мухтар-ага.

Баджи нахмурилась: оказывается, ни кирмакинцу, ни ардебильцу пьеса не понравилась. Остальные спутники смущенно приумолкли, и Баджи показалось, что они в глубине души того же мнения, что эти двое.

Однако нашлись и защитники спектакля:

— Уж больно вы, товарищи, судьи строгие! — прервав молчание, воскликнула Ругя с упреком. — Это у тебя, старик, в Кир-Маки, или у тебя в твоем Ардебиле посещал ты театры лучше и веселей?

Ардебилец вспыхнул:

— Ты моего Ардебиля не трогай!

— Ну и ты наш бакинский театр не задевай!

А старик кирмакинец только печально покачал головой: часто же его попрекают за тот прежний Кир-Маки! А чем он, старик, виноват, что там в те времена не то что театр, а даже канатный плясун никогда не появлялся? Бывало, спасибо скажешь, если кто-нибудь из рабочих веселую песенку затянет!

На вокзале, в ожидании электрички, участники спектакля и провожающие объединились, разговор стал общим.

— Помню, лет двадцать назад приезжала в наш район труппа «Товарищества мусульманских артистов» со спектаклем «Медный рудник», — говорил Газанфар. — Вы, товарищ Сейфулла, наверно, знаете эту пьесу?

Сейфулла с важностью кивнул:

— Мне ли не знать: я сам в ней играл!

— Замечательная была пьеса, не правда ли? Как ярко показывала она положение рабочих, их нищету, бесправие! Как остро бичевала соглашательство и попрошайничество отсталых рабочих, их рабское чувство и религиозный фанатизм! А с какой страстью призывала эта пьеса к борьбе против насилия и беззакония, к осознанию человеческого достоинства трудового народа! Замечательная была пьеса!

Газанфар говорил с увлечением, и было в его словах и тоне нечто такое, что, казалось, бросало тень на «Тетку Чарлея» и что заставило Сейфуллу возразить:

— Может быть, подобные пьесы нужны были в ту пору, но теперь — другие времена.

— Другие, уважаемый Сейфулла, другие, согласен с вами! Но товарищ Ленин учит нас, что борьба за сочувствие большинства трудящихся не прекращается с завоеванием власти пролетариатом. Борьба продолжается, хотя в иных формах, — значит, и теперь необходимо нам большое, настоящее революционное искусство!

Кто-то из присутствующих постарше заметил, что «Медный рудник» в свое время настолько взволновал рабочих, что они своими силами поставили эту пьесу в рабочем драматическом кружке.

— Да ведь ты, Газанфар, сам играл в тех спектаклях, и, помнится, очень хорошо это у тебя получалось, тебя после спектакля даже качали! — воскликнул Арам, не подозревая, в какое смущение введет своего друга.

Баджи удивленно взглянула на Газанфара… Играл на сцене? И хорошо получалось? Впрочем, когда дело касалось Газанфара, удивляться не приходилось: вот уже много лет, как она знает этого человека, жила рядом с ним по соседству, в одном доме, а вот то и дело открываешь в нем такое, чего никак нельзя было предполагать.

— Случалось, грешным делом, играл. — признался Газанфар и, словно оправдываясь, добавил: — Но ведь не я один, да и то по необходимости… Вспоминаю покойного нашего друга Ханлара — как-то заболел актер, исполнявший роль в спектакле «Хаджи Гамбар», и Ханлар его заменил… Ведь мы, рабочие люди, считали, да и сейчас считаем, сцену не забавой, а важным общественно-политическим делом.

Баджи насторожилась: не в бровь, а в глаз Сейфулле! Интересно, что он скажет в ответ?

Но Сейфулла не стал возражать: ни к чему! Этот Газанфар, по-видимому не глуп, но он не человек искусства, а партийный работник, а у таких людей, когда они рассуждают об искусстве, в голове одно — идеология. Их не переубедить! Хватит с него, с Сейфуллы, подобных разговоров в театре.

К словам Газанфара внимательно прислушивался и Юнус. Да, он, как и многие другие в зрительном зале, до слез смеялся, глядя, что вытворяет в женском платье и шляпке этот Сейфулла. И все же Газанфар, пожалуй, нрав — ведь у каждого рабочего человека есть много серьезных вопросов, и было бы хорошо, если бы театр помогал эти вопросы решать. Юнус вдруг вспомнил о Кулле, об этой волоките с рабочим изобретательством и еще о многих других промысловых делах. Чем помогает рабочему человеку такая пьеса, как эта «Тетка»? Да ровным счетом ничем!

Подошла электричка. Актеры с шумом устремились в вагон.

Несмотря на поздний час, там было много народу — возвращались с вечерней смены рабочие, живущие в городе. Кое-кто готов был уступить Баджи место, но она осталась стоять в тамбуре.

Электричка плавно тронулась, мелькнули на перроне дружеские лица, поднятые руки и шапки провожающих, яркие станционные огни. Поезд легко набрал скорость.

Дверь из тамбура в вагон была полуоткрыта, и до Баджи доносились голоса товарищей. То и дело к ним присоединялись голоса случайных попутчиков, еще не успевших задремать в этот поздний час после работы и склонных потолковать с встретившимися им необычными пассажирами.

— Мы за такую пьесу, которая всем нужна и интересна! — слышался голос Виктора Ивановича.

— На всех, дорогой худрук, не угодишь, — звучал в ответ голос Сейфуллы. — Уж я-то нашу вздорную публику знаю — поверьте мне!

— Не угождать нашему зрителю призываю я, а побеждать его — силой правды и таланта!

— А разве мы не победили его сегодня — смехом?

— Из того, что зал смеялся, вы заключили, что пьеса и спектакль имели подлинный успех?