Младшая сестра

Свет в окне

Подходя к дому, Баджи замедлила шаг: свет в ее окне? Она быстро взбежала по ступенькам, распахнула дверь комнаты — ив удивлении остановилась на пороге:

— Саша!

В первый миг она обрадовалась — она всегда была рада его приходу. Но вслед за тем встревожилась: в такой поздний час?

— Я был днем на бульваре, как мы договорились, хотел тебя видеть… — чуть смущенно произнес Саша, поднимаясь со стула с раскрытой книжкой в руках. — Не сердишься?

Ах, Саша, милый! Какой же он все-таки глупый, несмотря на то, что умный! У мужчин это часто бывает.

Нет, она не сердится, нет! Но все же не следует поощрять такие поздние визиты к молодой одинокой женщине.

— Уже первый час… — строго молвила Баджи, бросив взгляд на часы.

— Я думал, ты рано вернешься, решил тебя подождать и зачитался.

«Зачитался?..» Значит, если б не эта книга, которую она собиралась сегодня читать, он бы ее не дождался?

— Ну и как — поправилось? — спросила Баджи с вызовом.

— Понравилось. А тебе?

— Нет!..

Баджи подошла к окну. Дождь, моросивший, когда она шла к дому, зачастил, забарабанил по стеклу. Сквозь струйки воды, стекавшие по стеклу, виден был мутный, расплывчатый свет уличного фонаря.

— Что ж, я пойду… — сказал Саша. — И в самом деле — поздно. Пора!

— А ты посмотри-ка лучше в окно! — ответила Баджи, не оборачиваясь.

— Не сахарный — не растаю!

— Вот приспичило ему уходить! — воскликнула Баджи с досадой, отходя от окна. — Посиди, пока не пройдет дождь, а я тем временем поставлю чай. — Она вышла и вскоре вернулась с посудой, накрыла на стол.

Заговорили о театре.

Баджи не хотелось рассказывать о неудаче с «Теткой Чарлея», стыдно с первых шагов на сцене брюзжать. Но она не выдержала: с кем же, как не с Сашей, поделиться ей тем, что ее так тревожит, волнует?

Нет, она об этом не пожалела! Как правильно понял он ее тревоги, как легко становилось от его спокойных, убеждающих слов! И как было не улыбнуться дружески в ответ?

— А у тебя что нового? — спросила Баджи.

— Мама здорова, по-прежнему возится с ребятами в детском саду. А у меня?..

Обычно Саша рассказывал о своей работе подробно, с увлечением. Но в этот вечер мысли его, казалось, были заняты другим. Он словно был чем-то озабочен, хотел и не мог чего-то высказать и томился этим. Спросить, что тревожит его? Нет, он сам расскажет, если доверяет ей. Она лучше попробует его развлечь.

— Хочешь, я спою тебе песенку, азербайджанскую? — вдруг пришло ей на ум.

— Спой, конечно! — Ее пение всегда трогало и волновало Сашу, особенно, когда она пела на родном языке.

— Ну, тогда слушай!..

В песенке той девушка шутя спрашивала юношу: что стал бы он делать, если б она превратилась в просо, высыпавшееся из его рук? Юноша, так же шутя, отвечал: он стал бы наседкой с цыплятами и быстро бы это просо склевал! Девушка посмеивалась: стоило б ему превратиться в наседку, как просо вмиг обратилось бы в куропатку и скрылось бы в облаках, — тогда что стал бы он делать? Юноша отвечал: он стал бы соколом и сумел бы ее настичь! Девушка подзадоривала юношу: куропатка обратилась бы в газель и убежала бы в горы. Юноша не оставался в долгу: он стал бы в таком случае стрелком и подстрелил бы газель! Девушке хотелось поставить юношу в тупик: а если б газель стала яблочком и спряталась бы в кованом сундучке, — тогда что стал бы он делать? А юноша, не теряя решимости, отвечал: он стал бы ключом и отпер бы тот сундучок!..

Наивная, игривая, поэтичная песенка!

— Это — «деишмэ», народная песня-диалог, — пояснила Баджи, окончив: она всегда пользовалась случаем щегольнуть не только талантом, но и своей ученостью.

— Ты хорошо спела!

— Правда?

Еще сегодня утром она дала себе зарок не очень-то доверять похвалам: в театре их наслушаешься вдоволь— не разберешь, где правда, где лесть. Но сейчас ей хотелось верить.

Саша сидел, облокотившись о столик. В свете лампы его русые волосы казались еще светлей. Баджи всматривалась в него и только сейчас заметила, что рука его лежит на ее толстой клеенчатой тетради, забытой второпях перед уходом.

Сердце Баджи екнуло: а вдруг он прочел то, что она о нем писала? Он имел право заглядывать в ее письменные работы, но разве мог он предполагать, раскрыв одну из ее тетрадей, что проникнет в ее «хранительницу тайн»?

— Саша, ты знаешь, что я была замужем? — спросила она неожиданно для самой себя, дивясь и страшась этого вопроса, который давно хотела ему задать.

Он не ответил, и она, опустив глаза, добавила:

— За кочи…

Тогда Саша сказал:

— Не надо об этом.

Баджи поняла: он знает, конечно. Как глупо было думать иначе, обманывать себя! Воздвигнутая ею хрупкая степа рухнула, и Баджи упрямо сказала:

— Я хочу, чтоб ты знал все, все!

Она принялась рассказывать. О, как стыдно, как трудно, как больно ей ворошить те страницы ее жизни!

Саша чувствовал это, пытался ее остановить, но она движением руки сама останавливала его и продолжала свой рассказ.

Она говорила долго, не таясь, и рассказала все. Она лишь умолчала о той рыжеволосой с накрашенными щеками и золотыми зубами, к которой она приревновала ненавистного Теймура и которая была ее пухлым зембилем по лицу под смех базарных зевак, — рассказать об этом было свыше ее сил.

— Та жизнь — позади, — сказал Саша, когда она умолкла. — Не будем о ней вспоминать!

Баджи сидела, понурив голову, прислушиваясь к дождю, шумящему за окном. О, если б он мог унести вместе с песком и пылью те прошлые годы, смыть следы минувших горестных событий!

Саша взял Баджи за руки, ласково обнял.

Сердце Баджи забилось… Саша, родной! Он понял ее и не осудил… Как хотелось теперь, чтоб он знал все, что написала она о нем в этой толстой клеенчатой тетради! Как хотелось, чтоб он узнал и все то, что еще не дописано, осталось в сердце! Как радостно, что он сейчас здесь, рядом с ней, что его рука обнимает ее. Как хотелось в ответ за все обнять его, расцеловать!

Но Баджи овладела собой и отстранилась, едва слышно промолвив:

— Не надо…

Что удерживало Баджи дать волю своим чувствам? Разве не мечтала она давно о такой минуте? Стыдливость? Робость? Следствие долгих веков женской неволи? Но разве не была она уже в столь многом открытой, смелой? Может быть — гордость? Но чем же ей было перед ним гордиться? Может быть, то, что в старой сказке побуждало царевну томить юношу, которому втайне — боясь признаться даже себе — она уже отдала свое сердце? А может быть, то, что заставляло девушку в песенке «деишмэ» хотеть быть просом, высыпавшимся из рук, и куропаткой, скрывшейся в облаках, и газелью, убежавшей в горы, и яблочком, спрятавшимся в кованый сундучок?

Саша спросил ее:

— Почему ты такая?.. — И в голосе его прозвучало невысказанное желание, а в глазах, устремленных в ее глаза, была мольба.

Баджи не ответила.

Он взял ее за руки. И руки его показались ей горячими, властными, какими она их никогда не знала, и ее охватило томление идти навстречу этой силе и теплоте.

В наступившем молчании он прочел ее чувства и коснулся губами ее лба, глаз, щек. Теперь она не отстранялась, словно замерла. Тогда он снова обнял ее. Она повернулась к нему на мгновение, и он ощутил теплоту и нежность ее губ.