Полумейстер

167. Плывёт-плывёт кораблик

Перед Джоном на спинке стула висел новенький колет — тёмно-синий, с белым волком и золотой луной, на которую волк положил свою лапу. Сьер Джон Найтшильд, присяжный рыцарь лорда Дарклина — в нём так сразу и не узнаешь полусиротку-ублюдка Джона Сноу, над которым потешались все, кому не лень — от изысканной Сансы до ядовитого Теона. Приличный, уважаемый человек. Женатый — не то, что бедолага Сноу, отдавший любовь всей жизни неродному брату.

— Чушь! — он поспешил сорвать колет со спинки, слишком поспешил и стукнулся ребром ладони.

Он не хотел становиться кем-то другим, он хотел остаться собой. Просто приличным, уважаемым, женатым собой, у которого будут законные дети и счастливая жизнь. Пока что он смутно представлял, как бы так этого добиться. Слишком много дурного сидело в памяти, слишком мало хорошего.

Хотя...

Мало ли?

Он помнил руки отца-не отца, которые держали его всю жизнь — поддерживали под спину, помогая сидеть, под руки, помогая делать первые шаги, под локоть, уча держать меч, рука в руке, убеждая не губить себя на Стене. Он помнил смех Арьи и Брана, их вечную игру в «развесели Джона». Он помнил пирожки с кухни — яблочные и капустные, и ещё с мясом и картошкой, самые вкусные. Помнил тёплую воду в пруду и Робба, который учил его плавать, потому что он главный брат и будущий глава семьи — гъава, выговаривал он тогда — и должен заботиться обо всех остальных. Кокетливые взгляды Дени на прогулке в Волчьем Лесу и её улыбку, когда он подарил ей венок из цветов и ягод. Мейстера Лювина и полумейстера Вериса, не делавших различия между законными и незаконными детьми. Нянюшку и её страшные сказки.

Джон Сноу, если трезво всё обдумать, был очень счастливым ребёнком.

Особенно если оглянуться вокруг и вспомнить судьбы других бастардов и их родительниц. Леди Мериен, проданную в публичный дом и леди Рос, которой переломали руки за крамольные песни и оставили умирать в снегу. Мию, которая росла без отца и матери, под холодным присмотром лорда Аррена, и которую любили только её мулы. Терри, который едва не оказался в руках извращенцев. Мать капитана Уотерса, которую родня сожгла руками Безумного Короля, и сам капитан, которого в три года отдали на милость матросне — якобы юнгой — и который выжил только благодаря везению, а возвысился — только милостью лорда Станниса.

У Джона Сноу, по крайней мере, всегда было будущее.

И всегда была семья.

— Опять унываешь, муженёк? — Мия хлопнулась рядом с ним, так что её грудь спружинила о матрас. У неё была замечательная грудь, большая и мягкая, и удивительно скрытная: когда та надевала свою верную кожаную куртку, её становилось совсем незаметно. А когда куртка снималась и оставалась только тонкая рубаха... и глаз не оторвать, и руки так и тянулись пощупать. Благо, обычно жена была не против — только по нескольку дней в месяц ныла, что всё болит и нельзя трогать. Впрочем, в такие дни к ней вообще лучше было не приближаться, рука у неё была не менее тяжёлая и норов не менее суровый, чем у её славного папаши.

— Я не унываю, — ответил Джон рассудительно. — Я думаю.

— Одно и то же. В твоём случае, — она крепко шлёпнула его по заднице.

Так, должно быть, она шлёпала по крупу своих мулов. И с той же фамильной силушкой.

— Почему мне нельзя унывать? — он перевернулся на спину, пряча седалище, и обиженно посмотрел жене в синие глаза.

Глазищи.

Они были огромными и прекрасными, как ночное небо на его гербе. Он обожал её глаза и сложил бы в честь них песню, если бы умел писать сносные стихи, а не так — что-то дурацкое про любовь-кровь, плащ-плач и пламя-знамя. Когда-то он пробовал — разумеется, про Дени и разумеется, их нашёл Верис и разнёс каждую строчку с такой жестокостью, что с тех пор любая попытка вгоняла Джона в тяжкую меланхолию.

Особенно теперь, когда он знал, от кого, скорее всего, унаследовал тягу к плохим стихам и хорошей игре на музыкальных инструментах.

— Потому что надо радоваться, балда, — ответила Мия, целуя его в лоб. — Если унывать, жизнь пройдёт мимо. А если радоваться, каждый день будет как яхонт. Так говорила мама, а она кое-что смыслила в таких вещах.

Леди Рос — певичка Рос из Лунных Врат — замёрзла в сугробе, брошенная всеми и никем не оплаканная, и даже её любовник узнал о её смерти только через долгие годы. Для Джона она стала бы воплощением скорби и воззванием к мести; но Мия помнила её красивой и весёлой и всегда вспоминала, когда надо было придать себе сил не отчаиваться.

Мия была удивительным человеком.

— Так о чём ты унываешь? — спросила она снова.

Джон вздохнул.

— О том, что не могу тебе рассказать, о чём я унываю? — попробовал он объяснить.

— А? Почему не можешь-то?

— Потому что это секрет.

— Чей?

— Много чей, — уклончиво ответил он.

— Я, по-твоему, болтушка и мне верить нельзя? Дракон же верит, — резонно возразила Мия. — Он нам свою тайну доверил. А он мне никто.

— Кузен, — поправил Джон. — Или что-то типа того. Со стороны отца.

— Седьмая вода на дурном эле, — отмахнулась та. — Так что там тебя мучает, выкладывай уже! А то ещё Терри позову, чтобы он тебе тоже пинка выдал. Для вдохновения.

Действительно, отчего не позвать! И капитана Уотерса, заодно. И певца Абеля. Чем больше народу, тем лучше!

Джон взял себя в руки, чувствуя приближение очередной волны того, что Верис называл «джонова обидка»: состояния, когда ему казалось, что весь мир против него и все только и стремятся как-нибудь подгадить.

— Ну, в общем, понимаешь... ты же знаешь историю про Рейгара и Лианну, да?

— Все знают, — она кивнула. — Каждый свою.

— Но все сходятся, что они сошлись не только душами, но и телами. Так вот, сходились они, сходились, а получился из этого я. Верис говорит, он её снасильничал из-за какого-то дебильного пророчества и вообще хотел девочку. Другие говорят, там была любовь-морковь. Третьи считают, что политика. А я вот он, и хрен меня знает, зачем я при этом всём. Это не моя история, понимаешь?

Мия посмотрела на него серьёзно и сосредоточенно, потом поцеловала и предложила:

— Знаешь что? Пошли-ка послушаем Абеля. Он сегодня играет в общей столовой.

Абель сидел на столе поодаль от стучавших ложками о жестяные миски матросов и напевал, подыгрывая себе на лютне:

Я полюбил тебя весною,

С цветами в длинных волосах —

Так ты стояла предо мною

С улыбкой вечной на устах.

Я полюбил тебя и летом:

Медвяная, как солнца луч,

Ты, в волосы одни одета,

Ко мне спустилась с горных круч.

Я осенью в тебя влюбился,

И осень принесла плоды:

Мой сын, мой первенец родился,

Который вместе я и ты.

Я полюбил тебя зимою,

Не золотом, но серебром:

За годы, что была со мною,

За всю любовь, за всё добро...