Полумейстер

26. Беседа о любви

«На Перешейке в воздухе больше комаров, чем воздуха», — подумала Санса. Спастись от них можно было только в повозке, за пологом из тонкой кисеи — но постоянно сидеть в повозке она не желала, да и не могла.

Не желала, потому что несмотря на шелковые занавески, музыку, благовония и говорливых девиц из свиты принцессы (решивших, что дочь гранд-лорда лучше бастардов королевы), несмотря на мягкие подушки и вкусную еду, повозка была тюрьмой.

— Нас даже не пускают к Джону, — надул губы Бран. — А Джон наш брат!

— Наполовину, — автоматически напомнила Санса.

Мама огорчалась, когда они звали Джона братом. Она боялась, что он станет для Старков Блэкфайром. Но чтобы создать Блэкфайра понадобился Эйгор — так говорила история, — а на эту роль годился разве что Теон... абсурд, конечно. Теон любил Робба и ненавидел Джона.

— Наполовину или нет, но брат, а нас к нему не пускают, — настаивал на своём Бран. — И везде за мной следят.

— Ты сын гранд-лорда, им так положено. Надо всё время окружать тебя заботой и слугами.

Она сама не очень верила в свои слова. Но Мандерли — вассалы отца, им незачем брать в плен его детей. Они просто пытаются по-южному обставить всё, что могут, представляя Юг... по-своему.

Мама бы посмеялась, наверное.

А не могла она не покидать повозку потому, что человек несовершенен, создан имеющим плотские нужды, отправлять которые девице прилюдно не пристало. Поэтому Санса набрасывала вуаль поплотнее, надеясь, что мошки в ней застрянут и шла по одной из грунтовых троп, идущих в стороны от каменной дороги. Шагов через десять тропы терялись в кустах — очень удобно.

Ещё удобно было то, что это давало время. Время побыть одной. Подумать. Посмотреть на воду, чёрную, как тушь, и такую же блестящую, на жаб, зелёных и коричневых. Послушать людей, которые не видели её и потому говорили то, что думали.

— Проклятое болото! Водой не умывайся, там червие. Листом не подтирайся, он ядовитый, жопу разнесёт, в штаны не влезет. Воздухом не дыши — вдохнёшь мошку. Как здесь жить-то можно? — басил знакомый голос.

— Не знаю, — ответил голос папы. — Но мой друг живёт. Правда, — он улыбался; забавно, что улыбку можно слышать, — он дома бывает довольно редко, всё больше странствует. Но его дети не жалуются. Очень любят Перешеек, поверишь ли.

— Сам знаешь, что не поверю, — огрызнулся король. — Так. Ладно, Нед, ты ступай — мне надо подумать одному. Потом обговорим, что я надумал. И не смотри на меня так! Шутник нашёлся...

Папа если и смотрел, то молча, и молча ушёл. А Санса осталась, замерев, как птичка на ветвях, и Леди рядом тоже замерла.

«Если нас обнаружат, то кто поверит, что я просто ходила по нужде, потом решила помедлить, погулять? Что просто не хотела назад, в повозку, слушать пустую болтовню и мягкие намёки, что я пахну псиной? Король подумает, что я за ним следила», — было страшно, но восхитительно. Как тогда, ночью, когда она привязала кисть к длинной палке и писала большими буквами своё «освиндомлён».

— Да вылезай уже, не сдам я тебя папане, — сказал король и сердце Сансы ухнуло прямо в пятки.

— Правда? — дрожащим голосом спросила она.

— Конечно. Чтоб Роберт сдал девчонку, что та гоняла на свиданку? Я же не зверь, — ответил тот. — А ты не дура, свои цветы хранишь как подобает, верно я говорю?

— К-конечно верно! — ойкнула она.

Санса поддёрнула юбки, пролезла через кусты. Там оказалась полянка, специально для отдыха путников — с местом для костра, шестами для навеса и лавками из брёвен. «Это для тех, кто слишком беден, чтобы брать с собой свой лагерь», — подумала она.

— Но ваше благородство было израсходовано впустую, мой государь, — спохватилась Санса. «Приличия, приличия!». В дороге, как в бане, они забывались даже слишком легко. — Моя любовь убита и забыта.

— Да ладно, — Роберт невесело хмыкнул. — Что, стоило русалочьим придуркам вас разлучить, так всё?

«Он знает, в кого я влюблена. Какой кошмар!»

— Да не бледней ты так. Я ведь сказал, что не выдам, — король махнул рукой. — Я сам любил, я знаю. Ты смотришь на вашего мейстера, как будто он прекрасный принц и Рыцарь-Дракон в одном лице. На меня бы девчонки так смотрели!

— Увы, мой государь. Он... — Санса закусила губу; ну вот, сейчас опять расплачется. — Он был благороден. Сказал, что наши чувства не должны мешать мне выйти замуж по воле батюшки и матушки, — подобрала она слова. — Что это лишь увлечение, а любовь придёт, когда я встречу супруга. И я знаю, что он прав. Но почему-то мне так обидно! Я больше не хочу с ним видеться.

Было странно беседовать о подобном с чужим мужчиной — с королём, тем более — но в дороге странное случается естественно, легко. Дорога — место и время вне обычной жизни, вне правил.

— Да не дрожи ты так! — сердито нахмурился король. — Нед мне как брат, а это значит, ты мне племянница. А дядям положено племянниц баловать, хранить их секреты, сердечные особенно, и наставлять на верный путь. Это, можно сказать, международный закон. Так боги постановили.

Санса вспомнила, как мама рассказывала про своего дядюшку — сьера Чернорыба — и улыбнулась. Тот таким и был, если верить её рассказам.

— Мой дядя Бенджен... мы редко его видим, государь, боюсь, я не привыкла быть племянницей, — ответила она.

— А, Бенджен, — король опять махнул рукой. — Унылый тип. Я что тебе скажу, племянница, а ты меня послушай. Ты выйдешь замуж — это правда, и муж у тебя будет хороший, самый лучший, мы с Недом проследим. Это про верный путь. Теперь про другое. Лианна, — он выговорил имя со страшной болью, — однажды мне сказала... неважно, что. Важно, что я обиделся. Наговорил... ладно, наорал ей всякого. Что она сама... неважно, кто и что. Важно, что потом я её не видел. Эта тварь синеглазая её украла. И всю жизнь, всю жизнь, племянница я мучаюсь вопросом: может, это я виноват? Я бы промолчал, она была бы... не с ним и не мертва?

Санса замерла, не зная, что сказать.

— Девчонкам нельзя любить, как нам. Дорнийкам разве что, — уточнил король. — Несправедливо, может, но так устроен мир. — Он явно путался; неужто был нетрезв? Король не пил уже почти что месяц... — Лианна его любила, он играл на арфе, красовался в джосте и хлопал ресницами. А я любил её. Я так её любил, что она была бы моей королевой даже после всего, после того, как он её украл, пусть даже он там её насиловал, пусть даже заделал ей ублюдка, — он стукнул рукой по лавке; та треснула.

Всё это было не для её ушей. Он говорил с самим собой, Санса была лишь поводом. Что она могла?

— Но это не любовь, вся эта чушь, и арфы, и ресницы. Просто... девчонки мечтают. Увлекаются. Ты тоже. Потом ты выйдешь замуж за кого-то, кому ты будешь как мне — Лианна, — наконец тот вышел на твёрдую дорогу. — Поняла? Но терять друзей потому, что они это понимают — тупо. Миритесь. Играйте в чувства. Но знайте меру.

— Да, государь. Спасибо за мудрый совет, — сказала она со всевозможной искренностью.

Подумала. Добавила:

— Леди Лианна... я мало о ней знаю, но я знаю, что воля у неё была, как камень и сталь. Никакие слова не подтолкнули бы её, как никакие не удержали. Вина лежит на принце, только на нём. Я уверена, отец вам скажет то же самое.

Король сидел, повесив голову, пока она шла прочь, задумчивая и невесёлая, и думала о том, как горько, когда нельзя сказать: «Но он любит меня, как вы — Лианну! Любит! Я это вижу, знаю... и от любви он от меня отрёкся, как в романах о рыцарях. Это-то и больно, что от любви, это-то и не могу простить: так любит — и отрёкся, а не решил сражаться».